Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

Юровский достал из кармана химический карандаш, послюнил его и старательно написал на двери:

So ward Besaltzar in dieser Nach

Von seinen Knechten umgebracht

И тут он увидел сбоку ещё одну надпись. Он был готов поклясться, что ещё полчаса назад здесь ничего не было. Не могли же сами собой появиться эти знаки, похожие на каббалистические. «Что это ещё за „мене, текел, фарес“? Чушь, мистика какая-то!..»

Ермаков вернулся через полтора суток и принёс с собой в Американскую гостиницу отвратительную вонь жжёного мяса, костей и самогона.

– Ну, Пётр Захарыч? Как? – спросил Юровский.

– Всё! Навсегда! – заявил Ермаков, с размаху садясь на диван. – Из праха вышли – в прах вернулись! Все девять. Уже в раю. Или в аду. Фу-у-у! Устал. У тебя найдётся чего выпить?

Юровский удивился.

– Погоди ты с выпивкой. Что-то я не понял. Сколько, ты сказал, трупов утилизировал?

– Девять, – в свою очередь удивился вопросу Ермаков. – Все, как огурчики!

– Сынок, – с нарастающей тревогой переспросил Юровский. – Ты не путаешь? Сколько всё-таки?

– Так я же тебе сказал, Яков! – Ермаков тоже начал злиться. Бестолковые вопросы его всегда раздражали. – Девять покойников. Все!

Юровский даже привстал.

– Сынок, – ласково сказал он. – Не девять, а одиннадцать. Не надо так шутить. Место неудачное ты для этого выбрал. Ты в чека, а не в пивной.

Ермаков тоже встал и с обидой произнес:

– Это ты, Яков, не шути. Дело серьёзное, тяжёлое. Я и мои люди почти не спали, выложились по полной. Мне, знаешь, тоже не до хохмочек!..

– Тогда, сынок, считаем вместе, – предложил Юровский.

– Давай.

– Царь, царица, – начал Юровский, – четыре дочки, сын. Сколько?

– Семь, – сказал Ермаков.

– Доктор, повар, лакей, служанка. Сколько всего?

Ермаков подавленно замолчал.

– Ну, сколько? – переспросил Юровский.

– Одиннадцать, – тихо произнес Ермаков.

– Где ещё двое?

– Не могу понять… – ответил Ермаков.

– И что мы с тобой, Захарыч, теперь будем делать?

Так выглядела Евдокия Новосильцева в 1918 году

БЕЛОСНЕЖНО-ЛАКОВЫЙ, ослепительно сверкающий делоне бельвиль выпуска 1916 года с откинутым кожаным верхом и красно-синим флажком Соединённого Королевства на капоте неторопливо проехал через весь город и выбрался на Сибирский тракт. Никто ни разу не остановил автомобиль, хотя чуть ли не каждом перекрёстке сводные чешско-казачьи патрули проверяли всех подозрительных – и пеших, и конных, и с автомобилями.

В подозреваемых числилось всё население Екатеринбурга. Чуть не каждого третьего обывателя патрули останавливали, строго допрашивали, придирчиво проверяли бумаги.

Особенно терзали крестьян из пригородов, разносчиков, приказчиков, студентов – долго, с угрозами и обещаниями запереть беспаспортных в тюремном подвале без срока. Ввиду такой перспективы, многие умнели прямо на глазах и вытаскивали из карманов мятые грязные «колчаковки». Строго проверяли и офицеров, в основном, русских; правда, холодной никого не пугали. Без сомнений, резво хватали тех, кто сам напрашивался: уводил в сторону взгляд, без остановки вытирал пот с лица, отвечал невпопад на вопросы патрулей или вообще молол чепуху.

Столь густая фильтрация обывателей давала хорошие результаты. Вчера именно сводному патрулю удалось схватить членов заезжей омской банды, ограбившей за одну ночь четыре ювелирных магазина. Если бы налётчики были в партикулярном, могло бы обойтись. Но в военном, тем более, в форме французских зуавов, которых в Екатеринбурге быть не должно, они выдали себя сразу.

Но останавливать автомобиль британской миссии, в котором за рулём сидела военная барышня!.. Да, военная барышня управляет дорогим авто. Точнее даже, английская военная барышня – красотка в гладко пригнанном хаки, то есть, в френче, туго натянутом на заметной издалека груди, в юбке на пуговицах сбоку и длиною чуть ниже белого незагорелого колена; на головке – светло-коричневая форменная английская фуражка с широким и твёрдым козырьком. Сшита явно по заказу и, словно модная шляпка, изящно сдвинута набок. Встречный ветер поигрывает с прелестными английскими или, возможно, шотландскими волосами – темно-каштановыми, вьющимися и остриженными до шеи. Любой видит сразу: не пишбарышня штабная, не стенографистка, а, наверняка, из серьёзной службы. Быть может, даже секретной.

Рядом с ней матрос, типичный русский медведь. Усатая рожа сообщает готовность сломать хребет каждому, кто приблизится к военной красотке. На бескозырке у матроса написано «Аврора», на груди, по революционной моде, крест-накрест пулемётная лента, в ней боекомплект на 250 патронов под трёхлинейный десятизарядный маузер. Да и для пулемёта «максим» запас хороший.