Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

И онемела, увидев на столе широкий офицерский ремень с открытой кобурой: из неё торчала рифлёная рукоять револьвера.

Новосильцева неторопливо взяла ремень, аккуратно затянула вокруг талии и застегнула.

– Царица небесная, спаси нас! – мелко закрестилась сестра Варвара. – Да хто ты така есть?

– Не важно, Варюша, – произнесла Новосильцева. – Меньше знаешь – спокойнее проживёшь. Сидит кто у матушки?

– Этот… который чернецом прикидывался, – сердито сказала Варвара. – Теперь он тоже с виду что красный командир. Шпиён, сразу видать. Матрос твой тоже там. Ещё трое. Чужие, раньше не видела. Идёшь?

Глянув на часики, Новосильцева сказала:

– Ступай, Варя. Я следом.

Последний раз оглядев келью, где Новосильцева прожила почти два месяца, она проверила дамскую сумочку тёмно-синего рытого бархата: несколько свежих носовых платков, флакон духов « Rose Jacqueminot » от Франсуа Коти – почти пустой, последние капли. Где ещё такие взять? Впрочем, она уже знает, где и когда, уже твёрдо решила… Были в сумочке две запасные обоймы по девять патронов к браунингу, несколько косметических карандашей, пудреница «Сара Бернар». А вот с этим поосторожнее – с тонкой стеклянной трубочкой, в которую запаяна игла с цианистым калием. Ещё восемнадцать золотых николаевок по пять, десять рублей и по семь пятьдесят из того золота, которое раздал отряду Яковлев перед отъездом в Москву. В потайном отделении заграничный паспорт Российской империи на мещанку Марию Свиридову, ту самую, которая «приехала» в Петроград в апреле 17-го года. Действующий, советских заграничных паспортов большевики ещё не печатают. Временное удостоверение сотрудника ВЧК за подписями председателя Ф. Э. Дзержинского и его заместителя В. В. Яковлева. Наконец, две дамские шпильки из крупповской стали. Обе заточены по сторонам до остроты бритвы. Всё.

– Что же, – сказала она себе. – Перевернём очередную страницу нашей непонятной и странной жизни… Посмотрим, что в этой грустной книге про меня написано дальше.

В небольшой келье схиигумении было жарко от свечей и самовара, электричество не горело – монастырь большевики отключили, как учреждение нетрудовое. Келью освещали восковые свечи в канделябре, отражаясь в зеркально отполированном медном самоваре. Самовар, на круглом столике посередине комнаты, пыхтел раскалёнными углями. На его пузатых боках двигались кривые рожи – это Зенцов и матрос Гончарюк пили чай с клубничным вареньем.

У окна, вокруг другого стола, письменного, стояли комиссар Яковлев, мать Магдалина и монахиня Августа, которая разложила на столе большие фотографии монастырского Александро-Невского собора.

Сестра Августа заведовала в монастыре иконописными и пошивочными мастерскими, а с недавних пор увлеклась фотосъёмкой. И затеяла, с благословения схиигумении, фотографическую лабораторию.

Сначала сестра Августа сама таскала по монастырскому двору треногу с камерой-обскурой, запечатлевая на стеклянных пластинках каждый живописный уголок монастыря и его окрестностей. Потом выучила себе помощниц – послушницу и двух монахинь. Скоро из монастырского фотоателье стали выходить художественные фотографии вполне хорошего и даже прекрасного качества. Их с удовольствием покупали. Теперь она принесла на благословение последние работы, тоже для продажи.

– Замечательно, просто великолепно! – восхищался комиссар Яковлев, рассматривая снимки, и сестра Августа застенчиво краснела и смущалась.

Первый фотохудожник монастыря сестра Августа

А Пётр Гузаков, уфимский боевик, прибывший со своим отрядом, беседовал с матерью Магдалиной, добродушно поддразнивая её.

– Взять те же ваши мастерские, – говорил он. – Понимаю, у вас особенные мастерские. И всё ж таки, средство производства. Кто их хозяин, по закону?

– Как это – «кто хозяин»? – понемногу начинала сердиться схиигумения. – Что ты мыслишь? Вот наш хозяин – Господь живота нашего! – указала на большую икону Спасителя, перед которой теплилась лампадка рубинового стекла, бросая на стены живые красные отсветы.

– Пусть так, согласен, – усмехался Гузаков. – А вы, матушка, можете узнать у владельца, как он относится к экспроприациям – поддерживает или против?

– Что за слова немецкие? Будто из ружья палишь. Русских тебе мало? Сказал бы по-людски, по-русски: «разбой», «грабёж», «татьба ночная». А то есприацию притащил, чтоб народ легче дурить.

– Нет, матушка, не совсем так, – мягко возразил Гузаков. – Тут восстановление справедливости, а не обман и не разбой. Отобрать – да, но то, что у народа было украдено или на неправедные деньги нажито. Допустим, если работники захотят взять монастырские мастерские в свою собственность…