Микаель Ниеми - Сварить медведя

– Непременно, – пробормотал прост, принимая пластинку. – Спасибо, обязательно буду хранить. А изображение не исчезнет со временем?

– Утверждают, что хранится очень долго.

– Дольше, чем живет человек?

– Да… то есть вполне возможно. Кто сейчас может сказать? Открытие недавнее, и свидетелей долгой сохранности пока нет и быть не может. Но не странно ли? Если это все же так… представьте: нас с вами давно нет на свете, а кто-то берет этот дагерротип и смотрит на вас – живого! Похоже на ваши гербарии.

Прост не мог оторвать глаз от изображения.

– А если это искусство распространится? Если любой человек сможет создавать изображения чего и кого угодно, как же тогда вы?

– Что вы имеете в виду?

– Нужны ли будут портретисты?

Нильс Густаф задумался – видно, такая мысль ему в голову не приходила.

– Ну, полагаю, это еще не скоро…

– Может, не скоро, а может, и скоро. Все обзаведутся такими аппаратами, будут изготовлять собственные картинки и показывать друг другу. И что же – живописи конец?

– Знаете, господин прост… возможно, вы и правы. Скорее всего, правы. Такое время придет. Новое время.

– И что же это будет за время?

– Света. Это будет время света.

Прост кивнул. Видно было, что он очень взволнован.

– А вы можете показать мне сам процесс? Пока не убрали оборудование… Вроде бы пахнет свинцом?

– Нет, господин прост. Не свинцом. Возможно, вы, с вашим тонким обонянием, почувствовали пары азотнокислого серебра, пока это единственный материал, обладающий свойством темнеть на свету. Пойдемте, я вам покажу.

Я вышел на улицу. Во мне росла тревога. Даже не тревога – предчувствие опасности.

Вечный свет…Lux aeterna… Люцифер [24] Люцифер переводится как «светоносный». .

Вот, значит, что нас ждет…

И я понял – настало время. Это слово давно звучало в моей душе. Matkamies. Странник. Пора уходить. Пора идти на север.

У обочины летает пух кипрея, белые пушинки, они прилипают к одежде и похожи на снег. Птицы собираются в большие стаи – готовятся к отлету. Разъяренные приближающейся смертью осы только и ждут, чтобы впиться в живое мясо. По ночам воздушный океан открыт Вселенной, и беззащитную землю сжимает в тисках космический холод. Осень… как спуск с горы. Поначалу пологий, потом все круче и круче, а потом обрыв – и ты летишь в белом безмолвии и знать не знаешь, когда и чем окончится этот полет. Во всем живом ощущается эта спешка, эта тяга прочь.

Я достал свою торбу с запасом хлеба. Никому и ничего не говорил, но в последний вечер прост подошел, положил мне руку на плечо и долго молчал, будто хотел дать совет, но так и не нашел нужных слов. Он, несомненно, догадывался, что со мной что-то происходит. Но мы никогда об этом не говорили. И этой же ночью я вышел – вроде как опорожнить пузырь, – и больше они меня не видели.

Прост устроился на крыльце и раскурил свою утреннюю трубку. Как только поплыли первые облачка дыма, рассеялась мошка – проклятие северного августа. Дверь открылась, из дома вышла Брита Кайса и тихо присела рядом. Она, как и прост, с годами утратила свою девичью гибкость. Когда они были женихом и невестой, все на нее оборачивались: она двигалась легко и изящно, как ласка. Теперь уже нет, но быстрота соображения никуда не делась.

Все обязательные утренние дела сделаны, можно позволить себе маленький перерыв.

– Юсси ночью исчез.

Пастор промычал что-то нечленораздельное.

– Он тебе ничего не сказал?

– Я и так понял. Время пришло. Он был сам не свой.

– Что его так мучает?

– Он вернется.

– Думаешь?

– Всегда возвращается.

Прост посмотрел на низкое, с редкими просветами августовское небо и раскурил погасшую трубку.

– Годы проходят… – тихо произнес он.

– Как твой живот?

– Лучше.

– Не болит?

– Нет-нет, боль прошла. А ты?

Она покрутила плечами и улыбнулась.

– Пока ничего. Но суставы, знаешь… Годы проходят и уже вроде забыты, а они, годы-то, никуда не делись. Лежат в суставах, как песок… Скажи мне, почему Господь создал для людей такие непрочные суставы? Прочитал бы проповедь. Про суставы.

– В Писании не так уж много про суставы.

– Вот это удивительно… Прокаженные, парализованные, безногие, слепые-глухие – сколько хочешь. И ни слова про старушек. А они, бедные, скрипят, как несмазанные телеги, на все село слыхать. Может, забыл про них Господь? Или апостолы маху дали?

– Может, Брита Кайса сама прочитает проповедь? – предложил прост.