Микаель Ниеми - Сварить медведя

Он нырнул в палатку. Оттуда послышалось звяканье, запахло чем-то едким.

– Не мог бы Юсси помочь мне со штативом?

Я принял у него довольно тяжелый резной треножник, а он опять нырнул в палатку и тут же появился с коричневым кожаным чемоданчиком с латунными застежками. Расстегнул ремешки и с величайшей осторожностью выпростал черную коробку.

– Не мог бы господин прост взять с собой стул? Желательно с высокой спинкой.

Мы опять вышли на воздух. Нильс Густаф уверенно двинулся по холму, я последовал за ним. Шагов через пятьдесят он остановился, взял у меня треногу, или, как он ее называл, «штатив», и долго прилаживал, выдвигая и задвигая ножки и прикручивая их странными, в виде бабочек, винтами, которые почему-то называл «барашками». А сверху навинтил загадочную черную коробку.

Появился и прост – он волок за собой тяжелый деревянный стул из ризницы. Я поспешил ему помочь. Пока я бегал, художник очертил на траве круг, куда мы должны были поставить этот стул.

– Теперь я попрошу господина проста сесть, откинуть голову на спинку и сидеть совершенно неподвижно. Ни малейшего движения.

– Сидеть – и все? – удивился прост.

– Да. Но пока расслабьтесь, мне нужно тут кое-что наладить.

Нильс Густаф развернул черное покрывало, подошел к штативу и накрылся с головой. Единственное, что торчало из-под черной ткани, – небольшой стеклянный глазок.

Вдруг из-под покрывала послышалось «о дьявол», высунулась рука, нащупала глазок, закрыла его круглой крышечкой и опять скрылась.

Через несколько секунд опять появилась рука, на этот раз левая, и поднялась высоко в воздух.

– Я дам знак, – послышался приглушенный тканью голос. – Махну рукой и буду держать ее поднятой. И, пока не опущу, вы должны сидеть совершенно неподвижно. Вы не двигаетесь, господин прост?

– Сидеть – и все?

– Да. Сидеть неподвижно и смотреть прямо на меня. Постарайтесь не моргать. Запомнили? Пока не опущу руку.

Он правой рукой снял колпачок со стеклянного глаза и слегка помахивал им в воздухе, будто отсчитывал такт в танце.

День выдался теплый, солнце грело как летом. Где-то призывно замычала корова. Мимо пролетела птица, тень от ее крыльев упала на лицо учителя, но он даже не шелохнулся.

Наконец Нильс Густаф на ощупь надел на глазок колпачок, левая рука опустилась, и художник, пыхтя, сбросил покрывало – не дышал он, что ли, все это время?

Ничего не объясняя, он отвинтил черный ящик от штатива и помчался в церковь.

– Штатив нести? – крикнул я вслед, но ответа не последовало.

Я взвалил на плечи штатив – на траве остались три довольно глубокие вмятины. Оказывается, на ножки были надеты металлические заостренные колпачки, как у копий. Не стал складывать – еще сломаешь что-нибудь. Отнес, как был, с растопыренными ножками, вернулся и помог просту волочь тяжеленный стул. Ни он, ни я не понимали, в чем дело. В тесной палатке что-то происходило, стенки то и дело шевелились, обозначая контуры огромного тела Нильса Густафа. Звякали какие-то стекла, железки, то и дело лилась какая-то жидкость. Потом запахло дымом – очевидно, он что-то разогревал.

Прошло немало времени, не меньше часа, и снаружи показались подошвы сапог художника. Он неуклюже, задом, вылез из палатки. Я успел заглянуть – там были расставлены какие-то чашки и ванночки, в них лежали длиннющие пинцеты. В руках художника была стеклянная пластинка, еще влажная, в углу ее нарастала серебристая капля, потом оторвалась и упала на каменный пол. Стекло так блестело, что я поначалу ничего не увидел. Только когда посмотрел под другим углом, понял, что на пластинке есть какой-то узор или рисунок.

Нильс Густаф вышел на свет, кивком поманил нас за собой и поднял пластинку.

И тогда мы увидели. Это была наша церковь, как и на первом рисунке, который он показывал. Но перед церковью сидел на стуле человек в сюртуке и с длинными, давно не стриженными, зачесанными назад волосами. Четко очерченные губы, большой бугристый нос. И глаза. Они смотрели на меня не мигая.

– Вы сидите перед вашей церковью, прост. Запечатлено навеки.

Глаза проста горели. Он дрожал от возбуждения.

– Я читал об этом! – воскликнул он. – Еще когда был в Упсале. Это же камера обскура, да?

– Лучше! Еще лучше! Совершенно новое открытие. Мой друг заказал этот аппарат во Франции. Эта техника называется дагерротипия.

– Машина, которая запечатлевает свет…

– Возьмите, господин прост. Это первый дагерротип в Пайале. Не только в Пайале – на всем севере. Берегите его. Сохраните навсегда.