Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

– Вот и слава Богу. – Княгиня запахнула поплотнее на груди капот. – Зато и поля целы, и скот. И люди.

– Что пишет граф? – решила прервать зарождавшуюся семейную перепалку Авдотья.

– Пишет, что наши молодцы дают арьергардные бои и хоть и отступают, а бьют француза, – выдвинул вперед покрытый седой щетиной подбородок князь. – Пишет, стычки случаются близ каждой крупной деревни, берут пленными и солдат, и лошадей. Что конница Платова разбила французскую кавалерию и в течение суток удерживала француза, пока наши обозы переправлялись через реку. Что Раевский лично повел своих ребятушек в штыковую и отбросил Даву. А сами французы так захвачены медвежьей болезнью, что даже ученья проводить не в силах: все деревенские избы полны больными, будто всем полкам разом дали слабительное.

– Серж! – подняла недовольно бровь княгиня, но не тут-то было: батюшка уже закусил удила, презрев все понятия о подобающей с дамами беседе.

– Ох, ангел мой, на войне понос – бедствие не лучше чумы! Корсиканский выскочка вынужден скоро наступать, покамест у него еще остались войска. Но какие там переходы с больными солдатиками? Они мучимы жаждой, на них оружия и амуниции одной на полтора пуда: пьют из луж вместе со своими лошадьми – и вот результат!

Авдотья неприличными деталями не смутилась, но удивилась другому.

– Разве, – подняла глаза она на папеньку, – русские воюют при иных погодах? Получается, одни французы страдают?

– Нет, – помрачнел князь. – Наши тоже страдают – и от жары, и от града. Верейский пишет, что платьем еще не обносились, но скоро обносятся и им, и обувью. Завшивели. Лошади отощали от беспрерывной езды и недостатка в кормах. У сына Верейского с товарищами открылась цинготная болезнь, но не на деснах, а на ногах. – Князь вздохнул, вспоминая собственные походные горести в бессарабских степях. – Ноги так зудят, что они расчесывают их до язв.

Княгиня, выразительно вздохнув, не удостоила сие очередное неподобающее для дамского общества выступление даже ответом, а Липецкий вновь стал напевать себе под нос, постукивая в такт здоровою ногой:

И закончил обычным голосом:

– Пора и нам сниматься с места, барыни мои. – А на удивленное восклицание супруги ответствовал: – Верейский обещает довезти нас в целости до столицы. У него есть и люди, и быстрые лошади. А главное – карты лесных дорог, коими объездом можно двинуться на Москву-матушку. Дело сие небыстрое, однако того стоит.

– Лесные дороги? Полные лесных разбойников?! – в ужасе сжала руки княгиня.

Дуня благоразумно молчала: про лесных разбойников она знала поболе материнского.

– Поляков зарубим, – воинственно сомкнул тяжелые брови батюшка. – А наши нас сами не тронут. Верно я говорю, Эдокси?

Княжна, заалев, произнесла:

– Поручик Потасов обещал свое полное вспоможение, – чем вызвала мертвую тишину за столом.

– Потасов? Это не тот ли, что в партизаны подался? – прищурился наконец князь.

Авдотья молча кивнула.

– И когда же, позвольте спросить, мадемуазель?

Дуня потупилась.

– Гляди-ка, княгинюшка, как по военному времени женихи дочь нашу одолевают, – усмехнулся князь. – Никуда и вывозить боле не надобно.

Дуня и сама с удивлением отмечала, что война странным образом способствовала ее популярности у мужеского пола. Себе объясняла сию аномалию отсутствием соперниц в лице девиц Щербицких и иже с ними. И не было рядом мудрого старшего брата, способного открыть ей глаза. А причина меж тем была проста. Расцветая под сенью московского своего дома, Авдотья была, как сказал бы князь Вяземский, «бессильной для добра, но и не потребительной для зла». Война же и необходимость самолично расследовать убийства девочек выявили лучшее, что было в ней: характер. Но ведь в «Словаре любви» господина де Радье ни слова не было сказано, что темпераменту свойственно с легкостью перечеркивать и «симметрию и пропорциональность всех частей», и «сладостное дыхание», и даже «ровные виски». Оттого-то наша княжна пребывала в полном неведении относительно истинных причин собственной привлекательности.

Порозовев, она продолжила:

– Поручик опасается крестьянских бунтов, боится оставшихся в тылу после продвижения вперед француза дезертиров и мародеров. Он предложил нам своих людей – опытных и вооруженных. И приставил к дому своего человека. Довольно подать тому знак, и Иван Алексеевич организует наш отъезд.