Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Люба робко взглянула на извозчика:

— Но там, верно, дорого?

Азеф любил путешествовать с комфортом, но тут надо было учитывать обстоятельства: Люба и местные революционные «товарищи» сочтут подозрительным, если он остановится в дорогой гостинице. К тому же он вспомнил: Селюк рекомендовала ему «Ришмон». Поэтому вздохнул:

— Ладно, отвезите нас в «Ришмон».

Извозчик, обманутый солидным видом господина, огорчился: надежды на хорошие чаевые исчезли. Кислым тоном протянул:

— «Ришмон» так «Ришмон»! Там под окнами хотя шумно, зато удобства и дешевизна. — Дернул вожжами, легкая коляска быстро покатила по отличной дороге.

Азеф для начала справился у портье:

— У вас останавливалась госпожа Селюк?

Толстенький господин с радостной улыбкой сообщил:

— Госпожа Селюк у нас остановилась!

Азеф черкнул несколько слов и сказал господину:

— Передайте госпоже записку!

И отправился устраиваться в свой номер. Его окна выходили на проезжую дорогу. С улицы доносились веселые крики мальчишек, пинавших ногами мяч, цокот копыт по замощенной дороге.

Люба спросила:

— Вы, Евно, сейчас идете к революционным вождям?

Азеф хотел сразу отправить Ратаеву письмо. Поэтому он отрицательно помотал головой:

— Нет, надо написать докладную в филиал нашей электрической компании.

— Ведь вы писали уже для них! — изумилась Люба. — Вы стал как Шолом-Алейхем: пишете и пишете.

Азеф, начиная раздражаться, прошипел:

— Пишу, тебя не спрошу! Стало быть, так надо! А ты корми ребенка и прикажи, чтобы из ресторана мне доставили кофе. Люба, не беспокойте меня, я этого не люблю.

Вдруг в дверь раздался торопливый стук. На пороге стояла Селюк. Она была взволнована, протянула руки к Азефу, упала ему на грудь, зарыдала:

— Аргунов арестован! И Мария Евгеньевна…

Азеф отстранил от себя Селюк, схватился за сердце, тяжело опустился на стул, завел к потолку глаза:

— Мне плохо… Люба, дай валерьянку… Такое большое несчастье!

Люба, забыв про свой большой живот — беременность! — бросилась к аптечке.

Селюк достала из сумочки платок, вытерла щеки и сказала:

— Может, врача вызвать?

Азеф промычал:

— Врач тут больших денег стоит… Помереть дешевле.

— Тогда я побежала к Гоцу. Приходите и вы.

Азеф видел в окно, как Селюк с папиросой в зубах (что для женщины было крайне неприлично — курить на улице), ссутулившись, размахивая длинными руками, понеслась на улицу Философов, в штаб-квартиру партии эсеров.

Люба принесла капли, но Азеф принимать их не стал.

Азеф закрылся в номере. Он сочинял письмо Ратаеву, закончившееся как обычно: «Скорее высылайте деньги, я поиздержался!»

Письмо отнес на почту, затем долго стоял на мосту Святой Марии. Под ним бурно шумела горная речушка, а вот, казалось, совсем рядом — руку протяни! — вздымал в голубое небо седые вершины Монблан.

Азеф думал о том, что каждому Бог посылает свой удел. Одни родятся богатыми и знатными вот в таком райском уголке, а другие живут нищими в захолустном еврейском местечке, да к тому же в России. Одни наслаждаются жизнью, другие борются за нее. Вот ему сейчас надо встречаться с вождями партии, которых он люто ненавидит. Ему придется кривить душой и притворяться пламенным революционером. Если заподозрят во лжи, в обмане, то вынесут приговор. Такие случаи известны.

Азеф вздохнул и потащился на улицу Философов, где жил увечный Михаил Гоц, которого сподвижники пошло называли «огнем и совестью партии».

Гоц жил на полном пансионе в уютном домике на берегу Женевского озера. Сын богатых родителей, когда-то изучал медицину, недолго был студентом юридического факультета Московского университета, однако больше наук его привлекало другое: он влез в революцию ради любопытства и по причине беспокойного нрава. К своим тридцати пяти годам он успел перевидать многое: организовывал студенческие выступления, этапом был сослан в иркутскую глухомань, здесь умудрился вызвать вооруженные беспорядки, был тяжело ранен и приговорен к бессрочной каторге. Однако сумел перебраться в живописные женевские места, где стал одним из лидеров эсеров и членом редакций «Вестника русской революции» и «Революционной России».

Сейчас Гоц медленно угасал, сидя в медицинской коляске.

Азеф был поражен болезненной худобой вождя, большими, полными вековой печали глазами. На яйцевидной голове шапкой курчавились темные, но уже подернутые седыми прядями волосы. На желтом, мертвенном лице неожиданно ярко блестели жизнерадостные глаза.