Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

— Нет, служба как раз поможет, у нас в Женеве филиал, и мне все равно туда по делам компании надо ехать. Просто я считаю, что еще ничего не сделал для партии, для революции. Как я могу на равных общаться с ветеранами партии, заслуженными людьми?.. Может, вместо меня кого другого пошлете, более достойного? Тем более что по служебным обстоятельствам своей конторы я должен нынче же ехать в Петербург, а оттуда в Берлин и Париж.

Аргунов облегченно вздохнул:

— Прекрасно! Ваши поездки замечательно сопрягаются с партийными делами, лучше нарочно не выдумаешь! Что касается вашего делегирования… — провел ладонью по усам и бороде, — вопрос решенный, утвержденный руководством нашего союза. Излишняя скромность паче великой гордости. Я и сам бы с удовольствием съездил, да меня со службы не отпустят, кхх.

У Азефа мелькнула мысль: «Надо позвать в Европу Аргунова при важной свидетельнице — Селюк, потом, после его ареста, она будет всем рассказывать об этом». И он сказал:

— Андрей Александрович, я уже неоднократно говорил вам и еще повторю: уезжайте немедленно из России, вам опасно здесь оставаться! Ведь сами говорите: арест следует за арестом…

Тот отрицательно помотал головой:

— Авось все обойдется.

Селюк поддержала Аргунова:

— Напрасные страхи! Коли сатрапы жаждали бы крови Андрея Александровича, они уже сожрали бы его. Ведь они знают, где он служит, где живет. У них просто ничего нет на него…

Аргунов согласно кивнул:

— Верно! А вот вам, Иван Николаевич, и Марии Фроловне пора быть ближе к руководству, вы — надежда и будущее нашей партии. Так что отбросьте в сторону скромность, партия вам доверяет! Путешествуйте с Маней как муж и жена — так меньше подозрений, да и не надо в гостинице оплачивать два номера.

Азеф от такого предложения опешил, а Селюк с игривостью в голосе сказала:

— Я с вами путешествую в качестве жены, так сказать, фиктивно. Надеюсь, что вы это понимаете, Иван Николаевич? При всех обещайте, что будете вести себя скромно, как положено революционеру! — И оправила кофту на провисшей груди. — И если будете чем интересоваться, то вовсе не тем, что у меня под юбкой.

Азеф расхохотался, подумал: «Да я к такой кикиморе не полез бы в постель даже под штыком конвоира!» Успокоил Селюк:

— Я не посягну на ваше эмансипированное тело!

— Поклянитесь!

— Век революции не видать!

Это было сказано с таким сарказмом, что Селюк несколько обиделась и надула свои синюшные губы. Она с явным удовольствием оглядела себя в зеркало, стоявшее в углу в старинной дубовой раме, поправила на носу очки, а на шляпе перышко и сказала:

— Этим вы очень обяжете меня! Для меня быть близкой с мужчиной — все равно что целовать скользкого удава.

Аргунов решительно вмешался в эти разговоры:

— О чем вы, товарищи? О какой, кхх, близости? Вы фик-тив-ные супруги, поняли? Ведь вы, надеюсь, все время станете браниться, и тогда ваши склоки окружающие легко объяснят супружеством.

Азефу стало тошно при мысли, что с этой мегерой он дни и ночи будет с глазу на глаз. Поэтому решительно произнес:

— Вместе ехать? Нет, это невозможно, потому что… — он стал лихорадочно выдумывать причину, — потому что я в Европу поеду со своей семьей. Потом, прежде Женевы, мне предстоит побывать в других городах. Зачем я буду беспокоить Марию Фроловну?

— Пусть будет так! Сегодня я дам вам необходимые инструкции, а это — сто семьдесят рублей, командировочные. Мария Фроловна, если вас не держат дела в России, в ближайшую неделю-другую отправляйтесь в Европу. Я сегодня передам с вами шифрованное письмо для руководителей партии — моя рекомендация Ивану Николаевичу. А вы, Иван Николаевич, поспешайте вслед, время не терпит. Все дела на конференции решайте в мире и согласии, кхх. — Обнял Азефа. — Вас ждет великое будущее. — Обнимать Селюк поостерегся.

Азеф понял: начинается очень опасное приключение. А что касается обещания взять в Швейцарию Любу и сына, так почему нет?

— Товарищи, расходимся по одному! — напомнил Аргунов. Он вдруг в припадке откровенности, за которую так часто мы все страдаем, негромко на ухо сказал Азефу: — Я скроюсь в Ярославле, меня там не найдут.

Азеф, прижимая к груди драгоценный портфель, легко сбежал по лестнице.

Аргунов, стоя на верхней площадке, с непередаваемой грустью глядел вслед. Словно сердце чувствовало, что впереди их всех ждут многие печали.

Письма — особый род творчества. Даже не все классики литературы умели их интересно писать. Тот же Иван Бунин жаловался, что «писем писать не умеет». Или Куприн. И это было правдой. Однако письма-донесения Азефа интересны меняющейся интонацией — от первых робких, просительных до строго деловых и требовательных в позднее время.