Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

«Спешно. Секретно.

Ваше Высокопревосходительство приказали мне представить соображения и заключение по вопросу о том, на рассмотрение какого суда должно быть передано производящееся при С. Петербургском Губернском Жандармском Управлении дело о Гершуни, Мельникове, Вейценфельде, Ремянниковой и поручике Григорьеве. Во исполнение сего считаю долгом доложить, что после передачи на рассмотрение военного суда для суждения по законам военного времени дел по обвинению Балмашова в убийстве бывшего министра внутренних дел егермейстера Сипягина и по обвинению Качуры в покушении на убийство Харьковского губернатора шталмейстера князя Оболенского передача дела о Гершуни, Мельникове и других на рассмотрение того же суда является необходимым последствием первого распоряжения, ибо, как это данными дознания доказано, Балмашов и Качура были полусознательными орудиями в руках вполне сознательно действовавшего Гершуни. Предание же его суду гражданскому и поставление его вне угрозы смертной казни могло бы быть истолковано как проявление страха правительства перед революционными кружками.

При рассмотрении дела Гершуни, Мельникова, Вейценфельда, Ремянниковой и Григорьева военным судом, в чистосердечном раскаянии и откровенном показании Григорьева, во второстепенном значении, которое имели Вейценфельд и Ремянникова в террористическом кружке, суд не может, по моему мнению, не почерпнуть основания к тому, чтобы освободить этих лиц от смертной казни. Весьма возможно, что таковая не будет применена и к обвиняемому Мельникову ввиду менее тяжкой, сравнительно с Гершуни, вины его. Но при настоящем положении дела Гершуни, изобличенного в участии в убийстве егермейстера Сипягина, в покушении на жизнь шталмейстера князя Оболенского, в покушении на убийство обер-прокурора Святейшего синода статс-секретаря Победоносцева и в убийстве бывшего Уфимского губернатора Богдановича, никаких оснований к смягчению его участи не имеется и по приговору военного суда ему должно быть назначено наказание смертной казнью…»

19 ноября того же 1903 года министр Плеве распорядился передать дело Гершуни и его сообщников в военный суд. Последняя надежда избежать смертной казни у Гершуни рухнула. Полный отчаяния и ужаса перед грядущим возмездием, он целыми днями метался по одиночной камере Петропавловской крепости. Теперь, казалось, этому убийце не избежать виселицы, на которую он столь бестрепетно и даже испытывая садистское сладострастие посылал других.

22 января уже нового, 1904 года председатель военно-окружного суда Петербурга барон Остен-Сакен известил Лопухина, что подсудимым будут предъявлены копии обвинительного акта.

На другой день Остен-Сакен вручил свидетельства на свободный проход защитникам Гершуни, Мельникова, Григорьева, Вейценфельда и Людмилы Ремянниковой.

На суде присяжный поверенный знаменитый Карабчевский, в политических процессах защищавший Брешковскую, Сазонова и многих других, в том числе и большевиков, блистал красноречием. (Когда в 1917 году захватят власть его подзащитные — большевики, то от ужасов новой жизни Карабчевскому придется спасаться за границей.)

Гершуни, нервно грызя ногти, вопросительно взглянул на своего защитника — Карабчевского:

— Если приговорят к пеньковому галстуку, поможете написать покаянную ксиву? — На глазах блестели слезы.

Карабчевский успокоил:

— Даже если осудят на смертную казнь, то будет помилование: государь запретил казнить!

Гершуни, моментально меняя настроение, радостно осклабился:

— За это и поплатится, гуманист!..

Гершуни на суде ерничал. Мельников отмалчивался. Григорьев и все остальные каялись и тоже проклинали Гершуни, который втравил их в злодейскую деятельность.

…28 февраля был оглашен приговор Петербургского военно-окружного суда. За подготовку и соучастие в убийстве Сипягина приговорили к смертной казни через повешение Гершуни и Мельникова. Григорьев и Вейценфельд получили по четыре года каторжных работ, Людмила Ремянникова — три месяца ареста. Юлия Юрковская, пока сидела в тюрьме, не только охотно рассказывала о кознях Гершуни, но успела забеременеть (к ней в камеру порой пускали Григорьева) и родить. Государь, узнав об этом, приказал:

— Отпустить мать с младенцем к родителям в Польшу!

Что и было исполнено.

Государь не желал смерти своих подданных. Полный христианской доброты, он даровал убийцам жизнь. Гершуни отправили в Шлиссельбургскую крепость. Позже он напишет в мемуарах: «Потянулись дни, недели, месяцы. К июню крепость почти опустела… В душу закрадывается тревога. Что это значит? Значит, борьба идет на снижение? Патриотический угар захватил массы?.. Неужели Россия одерживает победы?»