Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Плеве усмехнулся:

— Вы, Константин Петрович, этот вопрос задайте государю! У него одна забота: как бы кого не обидеть. Но сейчас в Россию приехал главный организатор террора, некий иудей Гершуни. Я принял необходимые меры, его разыскивают по всей империи. Бог даст, сцапаем, это будет сильный удар по организаторам убийств. — И по мраморной лестнице спустился в зеркальный и дочиста промытый вестибюль.

…Анекдот из жизни государства Российского. В то время как Гершуни усиленно искали по городам и весям, задерживали всякого, кто имел с ним внешнее сходство, сам злодей жил в Петербурге. Он под собственной фамилией был записан в домовую книгу. Каково?

Место последнего приюта Сипягина приготовили наискосок от могилы Федора Достоевского и поблизости от могил Жуковского и Карамзина.

Тем временем после отпевания были отданы последние знаки внимания убиенному, снят с гроба покров и помещен в алтарь. Гроб закрыли крышкой и торжественно понесли к могиле, обитой сукном и уложенной хвойными лапами.

Военный оркестр заиграл печальную мелодию композитора Бортнянского. Сводный хор благостно запел слова Хераскова: «Коль славен наш Господь в Сионе, не может изъяснить язык!..»

Почетный караул пальнул из ружей в воздух. Протоиерей Иоанн Кронштадтский начал краткую литию…

В это же время возле дальней ограды совершалось нечто невероятное.

Измучившийся со строптивыми покусителями, Гершуни наконец довез их до Тихвинского кладбища. Ворота главного входа тщательно охранялись, да и вдоль ограды прогуливались солдаты с ружьями. Все это Гершуни предвидел.

Ночью предусмотрительный Мельников и саратовский немец Крафт с дальней, торцовой стороны проделали в ограде лаз, отогнули один прут.

И вот теперь тот же Крафт вез покусителей к лазу. Гершуни еще за три квартала до кладбища, испытывая большое облегчение от мысли, что доставил убийц на место преступления, обнял Григорьева и его невесту Юлию, задушевно сказал:

— Я буду здесь прогуливаться! — Он был уверен, что отрезал брачующимся пути к отступлению. — Если желаете, передайте мне на сохранение ваши деньги.

Микола Григорьев, желая выказать себя перед супругой, показал фигу:

— Извиняйте, но наши гроши при нас будут! — и весело заржал, словно собирался в кабак, а не в свой последний путь. — Вот револьверы — пожалуйста, можем сделать уважение, ваше благородие, вперед себя на акцию пропустить.

Хозяйственная Юлия напомнила:

— За вами, Григорий Андреевич, еще шестьсот двадцать семь рублей. Вечером нынче мы желаем их получить. Может, расписочку напишете?

Гершуни от досады даже сплюнул и мысленно пожелал: «Ну и наглецы! Чтоб нынче же казаки вас изрубили бы помельче!» Однако на лице изобразил умильную улыбочку:

— И без расписочки все сполна отдам, не сомневайтесь! Клянусь честью! Поезжайте себе спокойненько, да не опоздайте! Крафт и Мельников тоже подождут, пока вы дело делать будете…

Григорьев решительно спрыгнул с коляски:

— Давай, друже, простимся навеки! Чуе мое революционное сердце, шо на этом свете мы с тобой бильше не встретимся. Ты пидешь, как передовой революционер, в рай, а я за сегодняшнее преступление буду отправлен лизать сковородки. Не хочется, но чого не зробишь ради освобождения пролетариата?..

Гершуни вздохнул, обнялся с артиллеристом и заспешил прочь.

Коляска проехала еще с полверсты, началась кладбищенская ограда: памятники, кресты, склепы замелькали за чугунной оградой. Вдруг Мельников сказал:

— Стойте, это здесь! Кусты орешника видите? Топайте на них, там мы выломали прут. Пролезете, пойдете вперед, до первой аллеи, затем увидите колокольню, держите на нее. — Поднес ладонь к уху, обрадовался: — Слышите, музыка играет? Это там, спешите!

Поблизости солдата с ружьем не наблюдалось, да и людей рядом не было.

Григорьев снял с головы малахайку, которую обычно хохлы надевают, когда едут на Сорочинскую ярмарку, низко поклонился, проведя тыльной стороной ладони по сапогам, и со слезой в голосе воскликнул:

— Прощевайте, друзи боевые! Если я кого чего, так не поминайте лихом! И за нашу память выпейте по чарке… Юлечка, коханая моя, ридная дивчина, прости, шо я тебя увлек в пучину революции, и вона теперь же нас поглотит.

Покусители вошли в кусты, Григорьев подтолкнул сподвижницу:

— Эка сраку отрастила!

Они пролезли в отверстие и оказались в юдоли печали и вечных воздыханий. Они торопливо шагали по аллейкам, и прильнувший к ограде Мельников до поры до времени замечал их фигуры, мелькавшие среди роскошных надгробий. Но вскоре покусители из поля зрения исчезли.