Олег Петрович-Белкин - Настоат

– Заткнись! – злобно бросает Дункан. – Не до сантиментов! Кто убил Иненну? Кто дерзнул поднять руку на то, что принадлежит мне? Настоат?

И тут я замираю. Пожалуйста, только бы это был не Йакиак! Кто угодно – Настоат, разбойники, Мост, инфернальная сущность, но только не Йакиак! Ибо если убийца он, то я косвенно повинен еще в одной смерти – третьей за эту бесконечную ночь… Радамес, спасите меня – скажите, что во всем виноваты другие!

– Пока неизвестно… – Капитан удрученно пожимает плечами. – Вполне вероятно, это был Настоат, но доказательств у нас нет. Хотя возможно и противоположное – судя по всему, где-то еще один труп, слишком много чужой крови! Есть подозрение, что прикончили и Настоата…

Ну нет! Йакиак не мог убить само воплощение смерти! Это противоречит здравому смыслу… Да и зачем? Он трус, слабак – но не маньяк же… И притом – как бы он справился с Настоатом? А значит, и Иненну зарезал не он – наверное, сидит сейчас на конспиративной квартире, чай попивает. Провидение, если ты существуешь – прошу, умоляю, сделай так, чтобы Йакиак не был убийцей!

Тяжело дыша, Дункан понемногу приходит в себя. Не обращаясь ни к кому конкретно, он в забытьи повторяет:

– Я отомщу. Отомщу! Всем, каждому, кто причастен к убийствам. Курфюрста, Иненны и Лисаветта. Это – звенья одной цепи. Заговорщики везде. Я чувствую! Я знаю!

Ты совсем спятил, слетел с катушек? Или снова играешь? Если второе, то есть ли предел твоей низости и лукавству? Даже я до такого не опускался!

И вдруг, словно выйдя из образа, он вновь начинает свистеть. Тихо, трагически, многозначно – но, черт возьми, свистеть! И ничего, что здесь два трупа, а там, у Моста, бездыханное тело Иненны… Его любимой, милой, такой красивой и несчастной Иненны…

Притворно вытирая глаза, Дункан озирается, а внутри его, в душе – клянусь, я слышу и ужасаюсь! – по-прежнему играет эта чертова легкомысленная серенада.

– Господа, надо жить дальше! Впереди – великие свершения. Отныне я Курфюрст, и прошу всех вернуться к несению службы. Немедленно приступайте к подготовке коронации – междуцарствие не стоит затягивать!

Радамес смотрит на меня, едва ли не плача. Бедный мальчик! Сегодня ты узрел ее : границу, отделяющую небытие от человечности и Человека. За ней начинается тьма, безмолвие, бездна, зияющая пропасть страдания и гибели духа.

Однако не думай, что воцарение Дункана было случайным – нет, это закономерное наказание за все предшествующие злодеяния: первородный грех, казнь Ноэля Майтреа, отпадение от Великого Архитектора, двухтысячелетние бесчинства и преступления курфюрстовой (читай – моей) власти. Все справедливо!

Но и после смерти окаянного Клаваретта Город не обретет покоя: за его деспотией придет следующая, еще более страшная… Ибо убивающий дракона сам становится новым драконом. И так до бесконечности – дети будут душить, резать, сжигать, четвертовать отцов, всю оставшуюся жизнь расплачиваясь за их прегрешения – до тех пор, пока земля не возопиет от обильно пролитой крови. Логика истории, Радамес! Кронос оскопляет Урана, а затем сам низвергается Зевсом. Заведенный порядок вещей – драматургия истории и теософия…

Словно услышав меня, капитан молча кивает. Пренебрежительно передразнивает Дункана Клаваретта:

– «Коронация»? Не слишком ли рано? А как же тела, погребение? Наконец, кровь в Тронной зале?

Едва сдерживая улыбку и будто не замечая показной дерзости, новый Государь отвечает:

– Церемония захоронения будет проведена в должное время. Традиция прощания с мертвыми незыблема и неприкосновенна! В отличие от остальных, замшелых и архаичных. Пора перестроить Город на разумных и просвещенных началах!

– А кровь?

По иронии судьбы эти два слова станут последними, сказанными мной Дункану Клаваретту.

– А что кровь? Ее уберем. Да это и не кровь вовсе – это алое солнце рассвета.

Все ясно. Остальное – лишь эпилог.

Дай угадаю, друг: теперь, после честного рассказа о событиях той страшной ночи, твое мнение наверняка поменялось – и первая версия более не кажется тебе столь ужасной. Согласись, мои мечты, иллюзии, вымысел – мираж, в котором я едва не откусываю Дункану голову, – все же куда приятнее и справедливее, нежели жестокая, беспросветная реальность Ландграфства. Оглядываясь назад, я понимаю, что мой первоначальный план, при всей его отчаянной несуразности, был не так плох по сравнению с тем, что случилось на самом деле.