Олег Петрович-Белкин - Настоат

Теперь я знаю, кто такие Нарохи. Это те, кому после смерти дан еще один шанс. На этот раз в замке Настоата.

Пятое: покинуть Город! Отправлюсь странствовать на край света; осяду отшельником в ските на опушке леса, или на острове посреди Океана, на заснеженном Севере, в безжизненных пустынях или степях Юга.

Шестое: дописать сей манускрипт и вручить его тебе, мой Читатель! Много страниц принадлежат перу Настоата, Дункана, Курфюрста и Йакиака. Их главы уже у меня (не волнуйся, последние я не читал, иначе знал бы все наперед – а это неинтересно). Я скомпоную рукопись, добавлю свою часть – и пятикнижие готово. Надеюсь, роман тебя чему-то научит – не повторяй наших ошибок!

Печалит меня лишь одно: Энлилль и Ламассу не написали ни строчки. Однако это естественно и понятно: их слова неизречимы, а разум – бесконечен и непознаваем. Он вне, выше времени и пространства; лучезарен, подобно Вифлеемской звезде, и до краев залит божественным светом. Постичь их мысли нельзя, как невозможно муравью без искажений узреть душу Вселенной.

Поэтому глав от имени Энлилля и Ламассу у меня нет – ибо кто я таков, чтобы говорить их устами? Возможно, Настоат знает об их судьбе и помыслах несколько больше – вся надежда теперь на него. Главное, чтобы не умер и он – иначе история так и останется незавершенной.

Седьмое и последнее: окончить свой путь – очистительное хождение по мукам – и вернуться. Подобно змее уроборос, ухватить собственный хвост и начать все с начала – только уже другим, не тем, кем был раньше. Исправить все, что натворил – пускай это и будет непосильной задачей.

Если Дункан не подошлет ко мне ассасинов, то я обязательно вернусь в Город – в родные, святые пенаты. Обещаю! Устроюсь в Больницу к Энлиллю – санитаром, медбратом, помощником доктора. Да хоть уборщиком или поваром! Я знаю: Великий Архитектор примет меня обратно. Он всех принимает.

Но все это позже. А сейчас – последнее слово о Милом друге, мученике, невинно убиенном Курфюрсте. Лисаветта уже унесли, но тебя, Лай, я сам приготовлю к отпеванию и погребению. Для меня это честь и священный, незыблемый долг.

Прости! Прости за все, что я сделал!

Слезы душат. Хрипя и задыхаясь, я оттираю кровь с пола и стен Тронной залы. Косые капли дождя омывают балкон и мои дрожащие, оледенелые руки.

Занавешиваю зеркала. Наизусть, как молитву, повторяю заповедь из дневника – завещание того, кто всегда был и будет моим Государем:

«Я верю: кто-нибудь, когда-нибудь – быть может, через сотни и тысячи, миллионы и миллиарды лет – воспомнит обо мне, сжалится, помянет, тихо всплакнет и, сидя в полудреме у занесенной снегом или поросшей бурьяном могилы, искренне, с печальной улыбкой прошепчет: несмотря ни на что – он был человеком!»

Да, ваше величество, не сомневайтесь: вы были не просто человеком, а Человеком. Подлинным. Живым. Настоящим. С большой буквы.

И эта эпитафия – самая главная.

Мост Двенадцати Пороков. Ночь— раннее утро

Кровь заливает мне горло, но я смеюсь – сдержать себя я не в состоянии. Злорадство переполняет меня изнутри, а грифы, кружащие над головой, в ответ улыбаются самодовольной улыбкой. Не знал, что они так умеют. Как бы то ни было, скоро у вас будет тризна – настоящее пиршество смерти! Крепитесь, братья, час воздаяния близок!

Слышал, у крови железный привкус. Странно, но я этого не ощущаю: для меня собственная кровь – что благоухание весны, черемухи, мороженого с ароматом смородины или черешни. Наверное, все потому, что я точно уверен: мне ничто не грозит, я не умру – ни сегодня, ни в будущем, ни в целую вечность. Кровь можно пить, вдыхать ее, наслаждаться; она – молодое вино, приятно обжигающее пересохшее нёбо.

Смеюсь и смотрю на него, умываясь холодным дождем, каплющим с поникшего небосклона. Грязь и земля хрустят на зубах – именно так и становлюсь я свободным.

А он, склонясь надо мной, сжимает в крохотных, детских руках отточенный меч и, тяжело дыша, делает вид, что все в порядке, что он не напуган. Тушуется, хмурится, дрожащей рукой поправляет очки, и в ответ на мое «Ригель, у меня для тебя отвратительная новость!» шепчет, что я уже мертвый. Нет, Йакиак, ты перепутал! Я живой, как никогда прежде – таковым и останусь!

– Ригель?… Какой Ригель? Даю вам последнее слово. А затем – простите-с. Буду вынужден вас убить. Безболезненно, аккуратно прикончить… Только поймите, я не хотел! Вы меня вынудили! А еще Иненна, Деменцио, Дункан, весь окружающий мир! По правде говоря, не вы моя, а я ваша жертва… «Среда заела». Но скажите напоследок – что за новость? Я хочу знать, чтобы спокойно жить дальше.