Валерия Вербинина - Тайны Баден-Бадена

— О, география вообще чрезвычайно интересная наука, — вежливо отозвался ее собеседник. — Но ее часто недооценивают.

Затем разговор перешел на другие предметы, не имеющие к географии никакого отношения, и ближе к утру муж и жена разошлись.

Рассказав графине Вильде о трупе, который он видел в Лихтенталевской аллее, Михаил отправился к Назарьевым, у которых премило провел время, поскольку Настенька была на месте, а Дубровин куда-то отлучился. На следующий день, однако, писатель почувствовал нечто вроде угрызений совести. Он обещал Тихменёву сходить к Гончарову, чьи именины пропустил, и до сих пор не выполнил своего обещания. Конечно, он мог оправдывать себя тем, что был занят, но внезапно Михаил с кристальной ясностью понял, что не хочет идти к Ивану Александровичу. Он был почти уверен, что встретит недружелюбный прием, что Гончаров отнесется к нему свысока, как к мелкому, незначительному литератору. Почему-то Михаил уже загодя чувствовал себя задетым. Недавняя выходка княгини Хилковой, которая выставила его из своего экипажа, не так обидела его, как возможное презрение со стороны коллеги по ремеслу. В конце концов, княгиня была стара, полна сословных предрассудков и совершенно чужда ему, а Гончаров, пусть и действительный статский советник, был свой, писатель, которым он восхищался.

«Может быть, его не окажется у себя, — сообразил Михаил, шагая по дороге, ведущей в Баден. — Тогда я оставлю ему пару любезных слов на визитной карточке и просто поднимусь к Назарьевым, которые живут в той же гостинице».

Жизнь так устроена, что если бы Авилов рвался встретиться с Гончаровым, того почти наверняка не оказалось бы на месте; но раз уж писатель в глубине души хотел как раз обратного, нет ничего удивительного в том, что Иван Александрович оказался у себя. Судя по всему, Гончаров пребывал в хорошем расположении духа, потому что Михаил не заметил в его обхождении тех черт, которых опасался. Иван Александрович был настолько любезен, что даже предложил посетителю одну из своих сигар, а они у Гончарова всегда были первоклассные. Михаил признался, что не курит, но благодарит за предложение. Больше всего ему хотелось сейчас говорить о литературе; как и многие начинающие авторы, он полагал, что писательское ремесло таит в себе некие секреты, которые могут раскрыть только опытные коллеги, если, конечно, захотят. Чтобы задобрить собеседника, Михаил рассказал, что первой книгой собеседника, которая ему попалась, был «Фрегат «Паллада», после которого он прочитал и остальные книги Ивана Александровича. Гончаров, казалось, выслушал его не без удовольствия, извинился, что не читал «Дом на улице Дворянской», и прибавил, что он вообще мало сейчас читает, в особенности — незнакомых ему писателей. Его собеседник, дивясь самому себе, бойко ответил, что эта вещичка вряд ли заслуживает внимания мэтра, потому что автор только недавно начал публиковаться и, конечно, ему многому предстоит научиться. Гончаров оживился и заметил, что учиться можно за счет читателя, публикуя незрелые вещи, но уместнее все же доводить написанное до совершенства и только потом печатать. Вообще разборчивость писателю совсем не вредит, особенно когда дело касается творчества.

— Посмотрите, например, на Ивана Сергеевича — он уже не творит, а сочиняет. Что такое его «Дым»? Просто кучка нигилистов, написанная по трафарету… Вы хорошо его знаете, кстати? — прибавил он с неожиданной подозрительностью.

Михаил ответил, что Тихменёв обещал познакомить его с Тургеневым, но знакомство до сих пор не состоялось, а самому ему неловко беспокоить знаменитого писателя.

— Будьте с ним осторожны — он большой мастер присваивать чужие замыслы. Свой последний роман тоже украл у меня, переиначив, конечно, — у меня был мираж, а он сделал дым, — сказал Гончаров, усмехаясь, и на его добродушном полноватом лице возникло странное выражение, которое заставило Михаила усомниться, в своем ли уме находится его собеседник. Авилов поторопился сменить тему и заговорил о своих знакомых, которые недавно перебрались в «Европу» из более скромной гостиницы.

— Ах, кажется, я знаю, о ком вы, — сказал Иван Александрович. — У них еще такая шумная собачонка.

И он заговорил о своей собачке Мимишке, которую ему пришлось оставить в Петербурге и по которой он сильно скучал. Он с видимым удовольствием описывал ее проказы и среди прочего рассказал, как купил ей золотой с бархатом ошейник.