Валерия Вербинина - Тайны Баден-Бадена

— «Тридцать два».

Петр Николаевич достал маленькую книжечку, карандашик и на чистой странице прилежно вывел: «32».

— Вы обещали, — начал Михаил, понизив голос, — рассказать мне про… Про Анастасию Петровну.

— Ах да, верно, — рассеянно промолвил Петр Николаевич и изложил суть дела, причем не потратил ни единого лишнего слова, уложившись всего-навсего в пять фраз.

— Значит, до встречи в Бадене Натали… Наталья Денисовна никогда не видела свою дочь? — спросил писатель.

— Ну, при рождении она все же видела Анастасию, я полагаю, — пропыхтел Петр Николаевич. — Моя супруга писала Наталье Денисовне несколько лет и предлагала разные варианты встречи: у нас в имении, в имении Меркулова, где-нибудь еще. Но Наталья Денисовна долго отказывалась под разными предлогами, а потом вдруг согласилась и назначила нам встречу в Бадене. А я, вообразите себе, поначалу и ехать не хотел… Я же домосед, то есть всегда думал про себя, что домосед. И железные дороги меня пугают: а ну как катастрофа какая, а что, если паровоз взорвется? И денег на путешествие нужно много, а сами знаете, как проклятая эманципация [36] Так называли освобождение крестьян, случившееся в 1861 году и значительно подорвавшее благосостояние помещиков. по нам ударила. Но Глафира Васильевна сказала: едем, я и покорился. Она считала, что мать должна увидеться с дочерью, а теперь, по-моему, сама не рада…

— Почему, Петр Николаевич?

— Почему? Гм… выпал «один»… кто бы мог подумать… — Петр Николаевич сделал запись в своей книжечке. — Видите ли, Михаил Петрович, у нас с Настенькой никогда не было хлопот. Чудесная девочка, добрая, ласковая, смешливая… говорунья… Глафира Васильевна души в ней не чаяла. То есть я тоже, конечно, — поторопился он объяснить, — но супруга моя — особенно. А как приехали в Баден, Настеньку словно подменили. И смеяться она перестала, и говорит, словно через силу, и дерзит… Наталье Денисовне дерзит, не нам, но нам-то тоже неприятно. Да и госпожа Меркулова, не в упрек ей будь сказано, тоже тактом не отличается. Ну нехорошо же в присутствии девушки, да еще собственной дочери, обсуждать, как дурно она одета. И платье не того цвета, и фасон не тот… Я пропустил, какой сейчас номер объявили?

— Тринадцатый.

— Тэк-с… чертова дюжина… Так и запишем. Может быть, вы хотите поставить, Михаил Петрович? Вы не стесняйтесь меня, ставьте…

— Я не играю, — сделав над собой усилие, ответил писатель.

— Одобряю вашу решимость, — серьезно сказал Петр Николаевич. — Среди ваших коллег такое редко встречается. Я кого только тут не перевидал: и Гончарова, и вашего приятеля Тихменёва, а вчера, кажется, сюда и господин Достоевский пожаловал, но я его знаю только по фотографии, могу и ошибиться… О, наконец-то, вот и оно — зеро!

— Вы знаете, что такое зеро? — спросил Петр Николаевич.

— Разумеется, знаю, — усмехнулся Михаил. — Это ноль.

— А вот и нет! — с торжеством вскричал его собеседник. — Если вы поставите на зеро и оно выпадет, то вы получите в тридцать пять раз больше своей ставки. Если бы я сейчас поставил на зеро… ну, допустим, три фридрихсдора, то мне отсчитали бы… сколько мне отсчитали бы?

— Сто пять золотых, — сжалился над ним Михаил, который всегда был силен в арифметике. — Только что толку говорить об этом? Вы же все равно ничего не поставили.

Но урезонивать Петра Николаевича было бесполезно, и он горячим шепотом (громко говорить в казино было запрещено) стал посвящать своего собеседника в подробности игры, без которых Михаил, по правде говоря, прекрасно бы обошелся. Можно ставить золото и серебро на любые числа, равно как и на зеро, но также имеются и другие возможности. Ставки можно делать на красное и на черное; можно ставить на manque — целый ряд от 1 до 18 — и на passe — от 19 до 36; на дюжину чисел — первую от 1 до 12, среднюю от 13 до 24 и последнюю от 25 до 36; наконец, можно ставить на чет и нечет. Кажется, что при такой системе угадывать проще и что шансы тут значительно возрастают, однако не стоит забывать о зеро, которое может выпасть в любой момент, и тогда всё достается казино.

Разговаривая, Петр Николаевич не забывал заносить в книжечку выигравшие номера, и Михаил почувствовал растущее раздражение. Он всегда как-то ухитрялся жить по средствам и, приехав в Баден, совершенно точно знал, что казино ему не по карману; но лихорадочный азарт, горевший в глазах собеседника, карандаш, дергающийся в его толстых пальцах, то, как Петр Николаевич вытягивал шею, прислушиваясь к словам крупье, манящий звон золота и серебра, крытые зеленым сукном столы, вокруг которых плотным кольцом толпились игроки, не подпуская случайных зрителей, выражения лиц, и каких лиц, — все это начало мало-помалу давить на волю писателя, смущать его воображение соблазнами, которых он прежде с успехом сторонился. Однако тут Михаил опомнился. Он вспомнил полный презрения, насмешки и превосходства взгляд торговца, принимающего в заклад вещи, — торговца, который возле своей лавочки говорил с каким-то проигравшимся бедолагой, у которого дрожали губы и который пытался — тщетно, судя по всему — заложить последнее, что у него осталось. «Ну уж нет, — подумал писатель в сердцах, — ни за что, никогда я не стану кормить подобную шваль… Пропади они все пропадом!»