Валерия Вербинина - Сапфировая королева

Валевский вернулся в домик Росомахина, под укоризненным взглядом поэта со стены быстро собрал чемодан, попрощался с гостеприимным библиотекарем, который, сидя у окна в очках, читал какую-то книжку, и ушел.

Проходя мимо лавочки, где продавались кружева, нитки и всякое шитье, Валевский вспомнил вышитые салфетки в гостиной Русалкиных и еще шкатулку с бисером и подумал, что хорошо бы купить Наденьке какой-нибудь подарок. Он зашел в лавку и спросил самый дорогой набор для шитья, английский, где имелись две дюжины разных иголок, множество катушек с нитками, булавки, ножнички и прочие мелочи, столь любезные женскому сердцу. Коробка была приличных размеров и стоила дорого, но Валевский даже не стал торговаться.

Он занес подарок к Русалкиным, но Наденьки дома не оказалось. Его встретил Евгений и сконфуженно сообщил, что кузина куда-то ушла.

Чувствуя разочарование, Валевский попросил передать ей подарок, поморщился, когда студент на прощание по привычке крепко стиснул его руку, и вышел за порог.

Он собирался покинуть О. не морем и не по железной дороге, а попросить какого-нибудь человека, который не внушит подозрений полиции, – к примеру, приезжего крестьянина – доставить его в соседний город, до которого было восемнадцать верст. А там преспокойно сядет в поезд и поедет туда, куда ему заблагорассудится.

План был хорош, и Валевский почти не сомневался, что он удастся. Однако стоило поляку свернуть в плохо освещенный переулок, как все планы разом рухнули.

Рухнули потому, что неизвестно откуда взявшийся Пятируков прихватил Валевского за правую руку, мешая вытащить оружие, а граф Лукашевский, оказавшийся слева, весьма неприятно ткнул ему в бок дулом пистолета.

Сразу же оценив ситуацию, Леон решил, что разумнее всего будет сдаться.

– Ладно, ладно, – буркнул он. – Я все понял. Ваша взяла.

– И хорошо, что понял, – объявил Агафон и отобрал у него чемодан. Граф тем временем обыскал карманы Валевского и отнял у него револьвер.

– Что в чемоданчике-то? – сладко осведомился старый вор. – Не украшения ли танцорки, случаем?

– Я уже говорил, – устало сказал Леон. – Украшений я не брал! Меня подставили!

– Вот и хорошо, вот и ладушки, – легко согласился Пятируков. – Кое-кто хочет с тобой поговорить. Шагай, и без фокусов! И помни: пистолет заряжен!

Репортер Стремглавов блаженствовал.

Мало того, что в порту сгорел большой склад и он, Стремглавов, получил от редактора задание написать на эту тему большую статью по три копейки строчка, так еще власти стали трясти ссудные кассы небезызвестного Макара Иваныча Груздя, полицейские наряды начали обшаривать ночлежки и притоны, а в веселых домах веселье временно прекратилось. Темы были такие, на которые можно долго распространяться в газете, красочно, со смаком, и Стремглавов уже предвидел, что получит в нынешнем месяце гораздо больше, чем в предыдущих, и его репортерская душа пела.

Кроме того, он получил приглашение на торжественный ужин к вице-губернатору Красовскому, а на завтра был назначен бал у губернатора в честь приезда высокой гостьи, и поговаривали, что будет даже фейерверк.

«Интересно, – размышлял репортер, – подадут ли у Красовского устриц? А трюфеля?»

В его представлении именно они ассоциировались с богатством, с тем миром, в который он жаждал попасть, но не мог.

«Если бы я работал не в какой-то провинциальной газетке, а в столице, у господина Верещагина…» [19]

Но господин Верещагин был так же недосягаем, как, допустим, луна или звезды.

«Впрочем, если у меня появятся деньги, что мешает мне перебраться в столицу, снять комнату и попытаться устроиться к нему на работу? В конце концов, фортуна любит смелых. Как там по-латыни… Ах, черт, забыл!»

Он наконец завязал галстук так, как было нужно, повертелся перед зеркалом и, поскольку до ужина оставалось еще некоторое время, решил заглянуть в гостиницу и навестить горничную, которая к тому же могла оказаться полезной в плане информации.

Дашенька уже ходила по комнате. Она слегка прихрамывала и потому опиралась на руку здоровенного дылды с золотыми кудрями и с невероятно глупой (по мнению Стремглавова) рожей. В глубине комнаты маячил лакей Митя.

Если бы Вася был наблюдателен, как, допустим, ростовщик Груздь, он бы не преминул заметить, что хромала Дашенька вовсе не на ту ногу, которую будто бы ушибла. Но Вася не обращал внимания на такие мелочи. К тому же он был ослеплен любовью и отчасти ревностью – ему не нравилось присутствие лакея, с которым Дашенька так мило общалась, а появление наряженного репортера понравилось еще меньше.