Филиппа Морган - Чосер и чертог славы

Она вспомнила, как читала этот роман анонимного автора «Николетта и кастелян» лет в одиннадцать-двенадцать. Как ей тогда хотелось стать похожей на Николетту! С годами она поняла, что в жизни все иначе, чем в романах, и это скорее даже забавно. Она до сих пор любила читать, но здесь, в Гюйаке, надо было следить за домашним хозяйством и детьми, или, точнее сказать, людьми, которые смотрели за теми людьми, в обязанности которых входили все эти вещи. Но, как и у Николетты, у нее имелись поклонники…

С поры девичества, кажется, она ни разу не брала в руки книгу «Николетта и кастелян». А теперь извлекла из сундука по причине вполне очевидной. Ей стало известно, что скоро в замок Гюйак прибудет Джеффри Чосер.

Все эти годы она вспоминала слова мужа: «Я привел вам поэта».

Это было в канун Нового года. Анри де Гюйак провел несколько месяцев в Северной Франции, где у него тоже были владения. И вот вернулся и стоял возле окна и смотрел на голые ветви деревьев, прилепившихся к основанию утеса. Сквозь ветви обнаженным клинком блестела река. В камине полыхал огонь, для которого не пожалели дров, но стекло покрывалось инеем от дыхания.

— Я привел вам поэта, — сказал он.

— Я принесла вам сына, — ответила его жена Розамунда.

В отсутствие графа родился Анри, первый сын после двух дочерей. Розамунда сидела за доской для игры в нарды. Она играла с одной из служанок, но та почтительно удалилась при появлении де Гюйака.

— Где он? — спросил Анри де Гюйак-старший.

— Где он? Его зовут Анри, и он спит, — ответила Розамунда. — А где ваш поэт?

— Умывается и меняет наряд после путешествия. Он запачкался с головы до ног.

— Вы все изрядно перепачкались, мой господин. И вы не умылись и не переоделись, о чем подсказывает мне мой нос.

— Мне не терпелось увидеть вас поскорее, — произнес в оправдание Гюйак и подошел к жене, чтобы ее поцеловать. За последние полгода они впервые дотронулись друг до друга. Наверное, поэтому наедине они ощущали некоторую неловкость.

— Вы выигрывали, — сказал он, посмотрев на доску.

— Расскажите мне о поэте, — попросила она.

— Расскажите мне о моем сыне, об Анри.

— Все младенцы кажутся одинаковыми.

— Но не их матерям.

— Тогда скажу, что у него ваш нос и брови. Но цвет глаз — мой.

— Тогда он будет удачлив.

— А как выглядит поэт?

— Мы провели с ним в дороге несколько дней, и все не смогу точно описать его внешность. Он, как бы это сказать… обыкновенный, — решился наконец на формулировку Анри.

— Значит, повернись вы ко мне спиной минут на пять, то и меня не смогли бы верно описать, — с притворной наивностью произнесла Розамунда. Анри склонился и поцеловал ее еще раз. Она встала. Он был ниже ее на пару дюймов. Они обнялись.

— Мне надо переменить платье, — сказал он. — Умыться и переодеться. Потом увидеть сына.

— Нет, — возразила она. — Подожди, не сейчас.

— Не увидеть сына?

— Он спит, а я нет.

— А что вам подсказывал носик насчет моего запаха?

— Я не утверждала, что он мне не нравится, — парировала она.

Когда Розамунде представили Джеффри Чосера, она разу поняла, что имел в виду ее муж. Англичанин выглядел вполне заурядным человеком. Он был чуть моложе ее, на вид лет девятнадцать-двадцать, с округлым лицом. Полуприкрытые глаза придавали ему некоторую загадочность. Розамунда пригласила его сесть напротив. Они заговорили по-французски. Снаружи начало темнеть. Зал освещался огнем камина и масляными светильниками. Между ней и поэтом лежала доска для игры в нарды с незаконченной партией. Чосер рассеянно подбросил кость:

— Вы выигрываете.

— Мы можем продолжить игру, если хотите.

Они продолжили. Она действительно выигрывала, но лишь поначалу. Вскоре он вышел из почти безнадежной ситуации, Розамунда похвалила его, и Чосер в ответ сказал что-то про удачу.

— Однако несколько раз вы выбросили кости неудачно, а чтобы выйти из такого положения, нужно иметь большой опыт, — утешила его Розамунда.

После этого они встречались за игрой в нарды почти каждый день и не упускали случая побеседовать. Розамунда с любопытством расспрашивала о Лондоне. В самом деле он такой огромный? Как Бордо? Какие там последние моды? Что шире — Темза или Гаронна?

Его стихами она тоже интересовалась. О ком он пишет — о страдающих от безнадежной любви поэтах и бессердечных дамах? Да, он должен признать, что в настоящее время это так. Игнорировать такие темы было бы непозволительно образованному человеку, он же не таков, как тот ученик плотника, который не желает поднять молоток и начать забивать гвозди. Страдающие от любви поэты и жестокосердные дамы — обычные герои куртуазной поэзии: жестокая дама выступает в роли молотка, а незадачливый поэт — гвоздя, который получает удар за ударом по голове, погружаясь в отчаяние, словно в доску.