Жозе Душ Сантуш - Кодекс 632

Но довольно было одной улыбки, одного пристального взгляда, одной невинной гримаски, чтобы все переменилось. Злые чары развеялись, и ненормальный ребенок превратился в их родное дитя. С тех пор забота о дочурке отнимала у них время и силы, а призрачная надежда на «исцеление» сделалась смыслом жизни. Теперь их дни протекали между институтами, больничными палатами и аптеками, визитами к кардиологам, офтальмологам и отоларингологам, проблемами с щитовидкой и координацией движений и бесконечными изнурительными обследованиями, анализами и тестами. То, что Томашу удалось защитить докторскую по истории, было настоящим чудом, ведь изучать криптографию эпохи Возрождения и биться над шифрами Альберти, Порты и Виженера приходилось в перерывах между беготней по врачам. Попутно он преподавал, жена читала лекции о визуальных искусствах, и денег с трудом, но хватало. Само собой, при таком цейтноте было не до интимной жизни; Томаш и Констанса даже целоваться почти перестали. На это попросту не оставалось времени.

— Па, будем петь?

Томаш встряхнулся, возвращаясь к действительности. Он с улыбкой обернулся к дочке.

— А я смотрю, ты притихла. И что же мы споем?

— Эту, «Маргарита, смотри на меня».

И отец затянул, стараясь, чтобы голос звучал мелодичнее, любимую песню любимой дочурки.

В половине девятого факультетская парковка была все еще полупустой. Томаш поднялся в лифте на шестой этаж, отпер кабинет, забрал у секретаря почту, потом спустился по лестнице на третий и оказался посреди шумной толпы веселых студентов. Появление симпатичного тридцатипятилетнего преподавателя с выразительными зелеными глазами сопровождалось возбужденным щебетанием женской части группы. Единственное, что получил правнук в наследство от прабабки-француженки, — это эффектную внешность. Томаш открыл аудиторию Т9, повернул несколько выключателей, чтобы зажечь сразу весь свет, и направился к столу.

Студенты наводняли аудиторию и, не прерывая беспечной болтовни, рассаживались по местам, держась небольшими сплоченными группками. Профессор сделал отметки в журнале и сел; он выдерживал паузу, ожидая, пока молодежь угомонится и подтянутся опоздавшие. Томаш вглядывался в лица ребят, которых знал всего два месяца, с тех пор как начал читать свой курс; в аудитории сидели в основном девушки, одни растрепанные и заспанные, другие нарядные и умело накрашенные, но в облике большинства сквозила демонстративная небрежность, словно они пытались подчеркнуть, что предпочитают проводить время за книгами, а не перед зеркалом. Томаш уже имел представление о распределении сил на своем курсе. Нечесаные интеллектуалки из хороших семей держались радикально левых взглядов; ухоженные скромницы были сплошь благонравные католички; ярко накрашенные красотки уже успели вкусить радостей жизни и ничего не желали слышать ни о политике, ни о религии: их идеология зиждилась на вере в удачный брак. Шум не стихал, многие студенты не слишком торопились, предпочитая появляться в последний момент. Наконец, решив, что пауза чересчур затянулась и пора начинать, Томаш встал и вышел из-за стола.

— Всем доброе утро!

— Доброе утро! — прокатилось по аудитории.

Профессор неторопливо прохаживался между рядами.

— На прошлых занятиях мы, если мне память не изменяет, говорили о возникновении письменности в Шумере, а точнее, в государствах Ур и Урук. Нам удалось изучить клинописную табличку из Урука и прочесть несколько фрагментов из древнейшего рукописного литературного произведения, «Сказания о Гильгамеше». — В аудиторию просочились последние опоздавшие. — Мы также рассмотрели обелиск царя Мардука и проанализировали аккадское письмо в сравнении с ассирийским и вавилонским. Затем мы обратились к египетским иероглифам, прочли отрывки из «Книги мертвых», сохранившиеся на папирусах и стенах Карнакского храма. — Томаш сделал паузу, словно подводя итог. — Сегодня, чтобы покончить с Египтом, давайте поговорим о том, как были расшифрованы его иероглифы. — Он окинул взглядом притихший зал. — У кого-нибудь есть идеи?

Студенты, успевшие привыкнуть к экстравагантной манере преподавателя, дружно заулыбались.

— Розетский камень, — проговорила одна девушка, стараясь оставаться серьезной.

О находке, позволившей расшифровать иероглифы, было известно всем.

— Верно. — Томаш, ко всеобщему удивлению, не проявил особого энтузиазма. — Розетский камень сыграл определенную роль, но назвать его единственным фактором нельзя. По большому счету, его даже нельзя назвать самым важным.