Жозе Душ Сантуш - Кодекс 632

— Что?

— МоМа. Музей современного искусства.

— А…

— Привези мне «Звездную ночь» Ван Гога.

— Какую? Ту, на которой такие круглые звезды? Она здесь?

— Да, в МоМа. Еще я хочу «Ирисы» Моне, «Авиньонских девушек» Пикассо, «Японский диван» Тулуз-Лотрека.

— А Кин Конга?

— Зачем мне Кин Конг, если есть ты?

— Подлиза! — фыркнул Томаш. — Скажи, а копии тебя не устроят?

— Нет, укради для меня оригиналы. — Констанса немного помолчала. — Я говорю о репродукциях, а ты что подумал?

— Ладно, как скажешь. Как там малышка?

— Хорошо. Все хорошо, — последовал ответ. — Хулиганка, как всегда.

— Хм, воображаю.

— Знаешь, у нас сегодня был серьезный разговор.

— Это как?

— За ужином она меня спрашивает: «Ма, почему ребята называют меня дебилкой?» Я отвечаю: «Что ты, дочка, тебе, наверное, послышалось, должно быть, они сказали „девочка“». «Нет, ма, — отвечает она. — Ребята много раз повторили, и я хорошо расслышала».

— Ну, ты ведь знаешь, какими бывают дети…

— Да, они жестоки к тем, кто на них не похож. Беда в том, что девочка все принимает за чистую монету. Когда я ее укладывала, Маргарита снова спросила, правда ли, что она дебилка.

— И что нам теперь делать?

— Я собираюсь пойти в школу и поговорить с учительницей.

— Представляю, к каким сногсшибательным результатам это приведет…

— Но ведь она педагог, ей проще найти подход к детям.

— Пожалуй.

— Я бы предпочла, чтобы ты пошел со мной.

— Как ты себе это представляешь? Я на другом полушарии.

— Ладно, на этот раз у тебя уважительная причина. — Повисла напряженная тишина. — Ну а твои американцы уже объяснили, зачем ты им понадобился?

— Пока нет. У нас встреча через несколько часов. Скоро все выяснится.

— Готова поспорить, тебе предложат расшифровать какой-нибудь манускрипт.

— Вполне возможно.

В трубке послышался далекий звон колокольчика.

— Первый звонок, — пояснила Констанса. — Мне пора на лекцию. К тому же на этом роуминге можно проговорить целое состояние. Целую, будь паинькой!

— Целую, веснушка.

— И вот что, мой жеребец, поосторожней с американками. Говорят, они само коварство.

— Ладно, учту.

— И пришли мне цветы.

Томаш повесил трубку и принялся щелкать кнопками пульта, перескакивая с канала на канал: NBC, CBS, ABC, CNN, CNN Headline News, SNBC, Nick'at'Nite, HBO, TNT, ESPN, и так далее. Какофония голосов и мельтешение картинок не вызывали ничего, кроме зевоты. На полу у входа валялся журнал; должно быть, посыльный подсунул его под дверь. Это был «Нью-Йорк таймс» с Биллом Клинтоном на обложке и мэром Джулиани на развороте; Томаш рассеянно его полистал, без особого интереса пробежал глазами пару заметок.

Отложив прессу, отправился в ванную, чтобы принять душ, побриться и одеться. Для предстоящей встречи как нельзя лучше подходил темно-синий костюм в тонкую белую полоску, будто расчерченный мелом, и бордовый галстук с золотой булавкой. Закончив утренний туалет, Томаш спустился позавтракать в «Американской кондитерской Оскара». Обычно по утрам профессор с трудом заставлял себя хоть что-то проглотить, однако в этот раз он с жадностью накинулся на еду. «Это потому, что я далеко от дома, — решил Томаш. — Организм чует неладное и стремится насытиться про запас, мало ли когда все придет в нормальное русло». Размышляя об этом, он проглотил оладьи с сиропом, яйца-бенедикт — блюдо, состоявшее из двух яиц всмятку, — английский кекс и канадский бекон под майонезом, а вместе с ними — дозу холестерина, которая привела бы в ужас их семейного врача. Кроме того, Томаш отдал должное сосискам с бобами и чудесным шоколадным вафлям с орехами, запил все это апельсиновым соком и лишь тогда окончательно почувствовал себя сытым и понял, что пришло время выбросить белый флаг.

Когда профессор покончил с завтраком, была уже почти половина девятого. Следуя инструкциям Молиарти, Томаш поспешил к подъезду, выходившему на Парк-авеню, и оказался в отделанном кремовым мрамором лобби с колоннами и лепниной на потолке; причудливой формы люстры ярко освещали роскошный зал; стены украшала затейливая мозаика на аллегорические сюжеты.

— Good morning, sir, — учтиво поприветствовал Томаша знакомый голос. — How are you today?

Обернувшись, профессор увидел вчерашнего водителя, темнокожего атлета в синей униформе, сиявшего добродушной улыбкой.

— Good morning.

— Shall we go? — предложил водитель, широким жестом приглашая Томаша следовать за собой.

Утро выдалось студеным и солнечным. «Жаль, нельзя пройтись пешком», — подумал Томаш, глядя на озаренные утренними лучами шпили небоскребов. В Нью-Йорке дома так высоки, что солнце не может осветить их целиком; на городских улицах лежит вечная тень. Томаш уселся в «кадиллак», тот же самый длинный черный лимузин, что ждал его в аэропорту накануне, шофер занял водительское место. Стеклянная перегородка с мягким жужжанием опустилась, и перед пассажиром предстали маленький телевизор, бутылка «Гленливета» и «Моэт и Шандон» в ведерке со льдом.