Наталья Александрова - Батумский связной

Посреди ночи в тюрьме поднялся шум. В дверь одной из камер колотили изнутри, доносился истошный крик:

— Помирает! Человек помирает! Дежурный надзиратель, гремя ключами, подошел к камере, открыл маленькое зарешеченное окошечко и недовольным заспанным голосом спросил:

— Ну, чего вы, дьяволы, горланите? До утра, что ли, подождать нельзя?

— Нельзя, нельзя, никак нельзя, господин начальник офицер! — жалобным голосом, нещадно коверкая русские слова, запричитал рослый бритый татарин. — Дядя мой помирать, совсем помирать!

— Вот ещё нелегкая, — тяжело вздохнул надзиратель. — Чего ещё там с твоим дядей стряслось?

— Падучая у татарина, — подал голос из угла босяк, задержанный за бродяжничество.

Надзиратель крикнул в глубину коридора своему напарнику, чтобы подошел и подстраховал его, и с ленивым вздохом отворил скрипучую дверь камеры.

Старый татарин действительно бился на полу в конвульсиях, изо рта у него шла белая пена.

— Палку ему какую-нибудь надо в зубы сунуть, — подсказал из угла босяк, обладатель большого жизненного опыта, — а не то зубы все себе покрошит в песок.

Бритый племянник сел в углу на корточки и тихо подвывал, глядя перед собой бессмысленными глазами.

— Черт с ними, с зубами его, — отмахнулся надзиратель и окликнул напарника:

— Кузьмич, иди сюда, вынесем старого да в лазарет! А не то так и будет до утра тут биться, уснуть не даст.

Кузьмич внимательно оглядел камеру, скользнул взглядом по бритому татарину, вся поза которого изображала немую скорбь, пренебрежительно отвернулся от бродяги, но все медлил.

— Да идешь ты или нет! — заорал первый надзиратель, торопясь скорее избавиться от хлопотного заключенного и идти досыпать.

Кузьмич вошел в камеру неохотно — как-никак нарушение правил — и наклонился к припадочному, собираясь взять его за ноги. Но в это время широкоплечий племянник в мгновение ока очутился рядом, сгреб обоих надзирателей за воротники гимнастерок и с размаху сшиб их головами. Надзиратели, лишившись чувств, упали на пол камеры, а припадочный дядя вскочил мгновенно и выплюнул кусок мыла. Татары бросились к двери. Перед тем как выскочить из камеры, Керим оглянулся на босяка и спросил:

— Ну ты, беспаспортный, бежишь с нами?

— Не-а, — помотал головой босяк, — куда мне бежать? Меня завтра обратно сюда приволокут…

— Ну и шайтан с тобой! — Керим захлопнул дверь камеры и запер её реквизированным у надзирателя ключом.

Татары крадучись пробрались по тюремному коридору. В конце его перед большой решетчатой дверью дремал пожилой солдат. Винтовка его была прислонена к стене чуть поодаль. Керим сделал дяде Мустафе знак держаться сзади и, стараясь не разбудить солдата, тихонько подобрался к нему как можно ближе. Вдруг часовой схватил винтовку и закричал:

— Стой! Кто идет?

Керим в один прыжок подскочил к нему и схватился за винтовку. Старый солдат, однако, оказался силен и достаточно проворен и не отдавал оружие, одновременно громким голосом подзывая подмогу.

Тем временем сзади к часовому подобрался дядя Мустафа и огрел беднягу по голове огромной связкой ключей от камер. Солдат обмяк и повалился на пол, но вдали по коридорам уже с топотом бежала подмога.

Татары поспешно один за другим перебирали ключи, стараясь найти нужный. Наконец замок поддался, дверь тяжело, со скрипом распахнулась, и беглецы выскочили во двор. На их счастье, калитка перед дверью была в это время открыта — в тюрьму возвращался кто-то из надзирателей дневной смены. Керим с разбегу оттолкнул двоих солдат в воротах, и татары выскочили в темный кривой переулок.

— Стой, стой! — слышалось сзади. — Стой, сволочь, стрелять буду!

Вслед за угрозой действительно прогремело несколько винтовочных выстрелов.

Керим, заворачивая за угол, оглянулся и увидел, как дядя Мустафа резко остановился, будто налетел на каменную стену Ноги его подогнулись, и старик упал лицом в уличную пыль.

— Прощай, дядя, — прошептал Керим, — прощай и прости меня… Не могу я вернуться, не могу попасть в руки неверным…

И Керим побежал дальше хорошо знакомыми ему кривыми переулками городских окраин.

— Вот что я вам скажу, голубчик, — Горецкий задумчиво смотрел на Бориса, выбивая пальцами на крышке стола “Турецкий марш” Моцарта.

Они были в кабинете вдвоем, ночь подходила к концу, за окном наступила особенная глухая предрассветная тишина.

— Вот что я вам скажу. Мы должны господ конспираторов, вашу красавицу баронессу вместе с Вольским, напугать, заставить их перейти к активным действиям. Они хотят отдать вам бриллианты в последний момент, перед самым отходом “Пестеля”, поскольку считают, что это менее рискованно. А мы должны сделать так, чтобы у них земля горела под ногами. Тогда они постараются избавиться от бриллиантов как можно скорее, и мы убьем, что называется, двух зайцев сразу — и конспираторов возьмем с поличным, и ловушку устроим для нашего хромого ювелира. И кроме тою, непрерывная грубая слежка не даст сбежавшему Кериму возможности связаться с ними и опознать вас.