Наталья Александрова - Батумский связной

Серафимчик помрачнел и даже как-то обвис своими необъятными телесами.

— Выходит, рыльце-то у него было в пушку!

— Не без этого, — жестко проговорил Горецкий. — Так что, Михаил Исаевич, впредь осторожнее за своих людей ручайтесь. Если не хотите быть замешанным в уголовном деле, — ещё суше добавил он.

Серафимчик горько вздохнул и вышел из кабинета, волоча ноги.

Привели Просвирина. Он дрожал мелкой дрожью и вид имел самый что ни на есть жалкий. Борису хотелось пнуть его ногой и раздавить каблуком, как таракана. В общем, было противно.

— Быстро, Просвирин, рассказывайте все, что произошло в ночь с третьего на четвертое августа в гостинице “Париж”, — резко приказал Горецкий. — Имеете возможность облегчить свою участь. И чтобы никаких запирательств, мы и так многое про вас знаем.

Ему в ответ раздалось только клацанье зубов.

— Тогда упрощу вам задачу, — терпеливо сказал Горецкий профессорским голосом. — Ответьте мне только на два вопроса: кого вы привели в гостиницу, чтобы убить Махарадзе, и что еще, кроме бриллианта, вы нашли в карманах убитого?

— Ничего, — забормотал Просвирин, захлебываясь и брызгая слюной, — ничего не нашли и ничего не взяли… Ваше благородие, господин полковник, как на духу говорю: бес попутал, бес попутал связаться с извергом этим, душегубом окаянным. Если бы знал, если бы ведал я, что он грузина того убьет…

— А ты думал, он у того грузина бриллиант вежливо попросит, тот и отдаст, — закричал потерявший терпение Борис — Хватит дурачком прикидываться! Говори, кто он?

— Уж не Арсений ли, Серафимчика мастер? — присовокупил Горецкий.

— Он, ваше благородие, он, аспид, — Просвирин повалился в ноги Бориса и Горецкого, — из-за нею все несчастия мои…

При этих словах окончательно разозлившийся Горецкий так рявкнул на Просвирина, что тот мигом поднялся и, глядя в угол кабинета, достаточно толково поведал, как он подсмотрел в четверг третьего августа, когда служил у баронессы в салоне, передачу крупного бриллианта некоему грузину, как проследил за этим грузином до гостиницы, как сообщил обо всем ювелирному мастеру. Борис подумал тут, что уж больно гладко организована была операция, можно предположить, что она осуществлялась не в первый раз. Просвирин рассказывал уже, как он подсыпал кокаину в вино.

— А когда они изволили задремать, то я им помог до номера дойти, вроде как они сильно пьяные… — бормотал Просвирин, стараясь не встречаться глазами с Борисом. — Он, Арсюшка, в номере уже был, там и убил грузина. И бриллиант забрал.

— А ты что же, задаром старался?

— Он сказал, что распилит его и продаст… а потом хозяина гостиницы татары убили, я испугался, что и меня тоже…

— Что ещё взяли у убитого? — прервал Горецкий завывания Просвирина.

— Бумажник мы ему оставили, — деловито начал Просвирин, — чтобы на их благородие подумали, что они его из-за карт прирезали.

— Что ещё у него было — портсигар, мелочь какая-нибудь, бумаги листок? — перечислял Горецкий, но Просвирин только мотал головой.

— Мог он, Арсении, что-то забрать, чтобы ты не видел?

— Он все может, — понурился Просвирин — Он страшный человек, он кого хочешь достанет, сквозь стены пройдет.

— А не врешь ты, не наговариваешь на человека зря? — спросил Горецкий, снимая пенсне и внимательно глядя лакею в глаза. — Ведь Арсений-то сбежал, так что на него теперь все свалить можно. Может, все-таки ты грузина убил?

Просвирин затравленно оглянулся, будто за спиной у него кто-то прятался:

— Не сбежит он никуда, аспид. Он от камней этих, бриллиантов проклятых, сам не свой делается. Будто нечистый в него вселяется. Сам говорил, как в руки берет, так ровно пьяный делается. Руки трясутся, глаза горят… Боюсь я его, он человека за камешек зарежет, глазом не моргнет. Куда же он отсюда денется, когда здесь, почитай, у каждой старухи камней энтих немерено… А главное, у хозяина его, Серафимчика этого, золотая палата. Он вокруг магазина этого так и будет ходить, как собака на привязи…

— Вот оно что, — задумчиво произнес Горецкий. — А скажи-ка ты, мил друг Порфирий, хочешь ты, чтобы я тебя отпустил подобру-поздорову к гадалке твоей разлюбезной?

— Ваше благородие! Всю жизнь за вас Бога молить буду!

— Тогда сделаешь, что я тебе велю. Дверь распахнулась со стуком, на пороге возник запыхавшийся Саенко.

— Ваше сковородие! Беда! В тюрьме событие произошло!

— Тише, — Горецкий выскочил в коридор, откуда послышалось гудение саенковского баса.