Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Соколов продолжал:

— Вот, сударь, вы фыркнули. Я знаком с этим Кашицей, он колоду держать не умеет…

— Тогда почему же вы назвали его игроком знаменитым?

— Чтобы убедиться, что вы его знаете.

Тюкель с восхищением проговорил:

— Ловко, однако, вы меня подцепили. Я рад был бы помочь вам, господин Соколов, если бы вы не были полицейским, а так, частным лицом…

— Так-так, потрясающая логика! Представим, что вы узнали: убийцы замыслили вырезать целую семью — родителей, детей, служанку. И вы, презрения к полиции ради, не сообщили бы нам об этом?

Тюкель удрученно молчал.

Соколов поднялся, дружелюбно проговорил:

— Наша беседа закончена. Вы, Зиновий Архипович, можете еще постоять у окна, подышать свежим воздухом.

— Не откажусь! Сколько раз ездил и ходил мимо этой тюрьмы, и даже малейшего предчувствия не было, что сам угожу сюда.

— Передачи вам носят?

— Нет, конечно! У меня была любимая жена, дом, двое детей. А теперь я на всем свете один. Картежная страсть все отняла, да и я гусь хорош: семью разорил, от приданого супруги почти ничего не оставил. Подлец! — Горько вздохнул. — Какие уж тут передачи…

— Тогда предлагаю вместе отобедать.

— Как — отобедать? — недоверчиво вытаращился Тюкель.

— С аппетитом.

Соколов сел за стол, макнул ручку в чернила, спросил:

— Я пишу заказ. Какие закуски желаете?

Тюкель состроил мучительную гримасу:

— Не ожидал, что вы можете издеваться…

— Я не издеваюсь, говорю серьезно.

— Да, я изголодался… У меня плохой желудок, тюремная баланда — истинная казнь. Однако вы, Аполлинарий Николаевич, ошибаетесь. Я за куриный де-воляй и рябчика в сметане не стану сотрудничать с легавыми, извините, с полицией.

Соколов с сожалением посмотрел на несчастного:

— У вас с памятью плохо, сударь? Мы уже это обсудили. Я вам не ставлю никаких условий. Хотите покрывать убийц — дело вашей совести. С вас Господь спросит.

— Уже спросил.

— Так что заказывать?

— Что-нибудь на ваше усмотрение. — Посмотрел вопросительно: — Выпивку можно?

— Разумеется!

— Тогда что-нибудь из крымских виноградных вин.

— Третьего дня был в ресторане «Палиха» — это, помните, тут, в двух шагах. Как раз интересную партию получили. Не возражаете против муската розового «Алупка» урожая 1887 года? А пино-гри «Ай-Даниль» и прочих изысканных напитков?

Тюкель шумно выдохнул, завел глаза к потолку:

— Нет, право, это все мне снится!

Соколов что-то начертал своим быстрым, летящим почерком и нажал кнопку звонка. Двери тут же открылись, на пороге стоял надзиратель.

Соколов передал ему запись, дал сторублевую бумажку и сказал:

— Останови любые сани — для полицейской надобности — и гони в ресторан «Палиха», это на Палихе, восемнадцать. Пройдешь к владельцу Владимиру Андреевичу Глебовскому, отдашь записку и деньги. На той же повозке вернешься. Бегом марш! — и крикнул вдогонку: — И пусть хрусталь и приборы серебряные пришлет.

— Есть!

— Доставишь моментально, чтоб ничего не остыло.

Не прошло и полчаса, как в камеру постучал капитан Парфенов. Он приоткрыл дверь и страшным голосом сообщил:

— Аполлинарий Николаевич, на проходной вас спрашивает господин ресторатор и с ним двое официантов. Говорят, что вы им приказали…

— Проведи в соседнюю комнату, пусть накрывают на стол. Мы проголодались. Да и ты, капитан, рюмочку пропусти.

— Так точно, Аполлинарий Николаевич, на моей службе это суровая необходимость — как по рецепту лекарство для недужного.

Уже через две-три минуты в камеру вошел с пробором-ниточкой посредине набриолиненной головы и источающий крепкий запах «Цветочного одеколона» владелец «Палихи» Глебовский. Он весело проворковал:

— Обед подан, ваше превосходительство! — Полез в брючный карман. — Только вот это, «катюшу», обратно возьмите — в нашем заведении для знаменитого Соколова всегда бесплатно.

Обычный канцелярский стол был накрыт белой накрахмаленной скатертью. Его украшал букет пунцовых роз, источавших нежный аромат, привезенный предусмотрительным ресторатором. Перед двумя стульями стояли приборы. И весь стол был заставлен самой изысканной снедью.

Двое официантов во фраках вышколенно замерли у стены серо-бурого цвета, каким в России красят тюрьмы, губернские гимназии и больницы для бедных.

У изголодавшегося Тюкеля глаза разбежались при виде икры зернистой, салата паризьен и семги двинской, судака заливного и поросенка холодного под хреном.