Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

С Соколовым он говорил не больше минуты, и его содержание для всего мира навсегда осталось тайной.

Однако, спустившись вниз, городовой выпил еще водки, закусил красной икрой, вытер уста ладонью и строго посмотрел на ресторатора.

— Что за фрукт на столе растянулся? — и ткнул пальцем в продолжавшего пребывать в беспамятном состоянии штабс-капитана. — Напился до чертиков, безобразит и драться к посетителям лезет? Кто позволил в интимные кабинеты врываться, а? Может, хотел даму насильничать? Почему, Никитин, допускаешь?

Ресторатор так растерялся, что глотнул воздух, как рыба, неожиданно выброшенная на берег, развел руками, объяснил:

— Это как раз извозчик его, тот, из кабинета…

Городовой рявкнул:

— Арапы заправляешь! Укрываешь преступников, Никитин? Да за это — Сибирь, каторга, цепи и кандалы!

— Все как раз напротив…

— Ты, Никитин, смотрю, распоясался, посетителям отдых нарушаешь, а?

Ресторатор от неожиданности присел:

— Да я-то при чем?

— Придется тебя, любезный, в часть предоставить и там протокол составить.

Ресторатор ахнул:

— Меня, в часть?

— А ты глаза не вылупливай! Собирайся. И этого заверните, что на закуске отдыхает. Так рассчитываю, что придется вам обоим у нас заночевать, до выяснения всех обстоятельств. А там — этапом в Сибирь!

— Господи, за что? — Ресторатор чуть не заплакал. Но потом, вспомнив про обычаи и порядки, стал вежливо кланяться. — Только милость, ваше благородие, господин городовой, окажите, откушайте обед.

Городовой отрицательно помотал башлыком:

— По твоей причине и так с поста отлучился — непорядок!

— Ну уважьте хоть рюмкой водки! Эй, Анисим, Василий, быстр-ро!

Лакеи в мгновение ока принесли на подносе три больших лафитника с водкой. На другом стояли две небольшие тарелки — с икрой красной и черной, лежали ломти хлеба.

Никитин, оттопырив деликатно мизинец, как это делают провинциальные парикмахеры, пальцем помогал объяснению:

— Извольте видеть, вот это желтая, сердечную боль утишает — лимонная водочка, вот сия — можжевеловая, чтоб в организме тухлости не происходило, а это широкого воздействия — перцовая.

Городовой снизошел до просьб, выпил водку всех лечебных диапазонов, съел всю черную икру, а красной — лишь две столовые ложки.

— Достаточно, а то обопьюсь… — и любезно взял с собою холодного поросенка. — Супруга любит — под хреном!

Ресторатор низко поклонился и уже в дверях, для силы воздействия, протянул ассигнацию:

— Позвольте, ваше благородие, принять от заведения на память, — и засунул в карман городового купюру.

Городовой еще более помягчал, но относительно штабс-капитана решение было бесповоротным:

— Этого в шинель заверни, и я в участок его отправлю!

По залу моментально разнеслась невесть откуда родившаяся новость:

— Переодетый извозчик — сам гений сыска граф Соколов!

Согласно приказанию, задиристого штабс-капитана доставили в полицейскую часть, где оштрафовали на «синенькую», оказали необходимую медицинскую помощь и в тот же вечер отправили на проезжавшей коляске домой.

Соколову блюд второй свежести больше не предлагали, обслуживали отменно и даже из конских яслей сено убрали, а насыпали пшенички.

Городовой вернулся на пост — на углу Большого Харитоньевского переулка и Чистых прудов.

А на бульваре, по соседству с «Прогрессом», на расчищенном льду, под гирляндами электрических лампочек, не обращая внимания на мороз, кружились полные юного очарования студентки и, выхваляясь, лихо гоняли на гагах юноши.

На эстраде духовой оркестр играл мелодию из новейшей романтической оперетки Франца Легара «Цыганская любовь».

В соседнем, довольно скромном ресторане «Прогресс», в номере на втором этаже, разыгрывались события, возможно повлиявшие на ход исторических событий.

Итак, Соколов сильной рукой навел порядок и уже никто не беспокоил его.

Двери в кабинет изнутри были закрыты на ключ.

Очаровательная спутница Юлия Хайрулина выпила еще вина, вдруг поднялась и легким шагом прошла в соседнее помещение. Это была небольшая комната, похожая на ту, которая бывает в международных вагонах. Тут был душ.

Вернулась девица обнаженной, с небольшими торчащими грудями, с темнеющим лобком, со всей той манящей женской прелестью, которая столь властно влечет мужчину.

Юлия вплотную подошла к Соколову, поцеловала его и уселась к нему на колени. Лишь после этого произнесла: