Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

— Обещай не обещай, только уже не выдашь, это я сама вижу.

— Зачем с Эдвином через чужой двор ходили?

— Этого Эдвина зовут еще Куртом или Александром Степановичем — глядя по обстоятельствам. Последнее время мы жили рядом с Немецким рынком, на Ладожской улице, в доме Горажанкина — против городского ремесленного училища. Ключ от ворот Эдвин арендовал у дворника — на всякий случай. Я тебя, граф, не сразу разглядела — только тогда, когда вышла из саней. И сразу же пришла счастливая мысль — уничтожить тебя. Ленин мечтал поступить с тобой, как с прокурором — бросить живьем в печь. Но дело плохо организовали, мы лишились трех лучших боевиков. Они несколько лет успешно боролись с врагами революции, привели приговоры в отношении полсотни врагов, не меньше. И вот в твоем подъезде — осечка. Что там случилось — не понять. Невероятно, что три подготовленных для исполнения приговоров боевика потерпели фиаско…

— Потерпели, потерпели!

— Партия объявила траур по погибшим героям революции. — И вдруг мило, словно речь шла о каком-то пустяке, улыбнулась: — И тогда осталось самое простое, женское средство — яд. Я всегда его в сумочке держу — вдруг пригодится?

Соколов вдруг скрючился, словно его потянуло на рвоту. Он приподнялся с кресла, с трудом сказал:

— Дай я выйду отсюда!

Юлия вытащила из сумочки браунинг.

— Оставайся на месте, иначе пристрелю! Ты принял смертельную дозу стрихнина. Когда увижу, что ты окочурился, уйду, чтобы доложить партии: долг честно выполнила! Тебе вынес приговор сам Владимир Ильич. Ну что, может, перед смертью еще хочешь узнать секреты? Я обещала тебе их, а слово свое я всегда держу. Ведь все письма я писала. И Гарнич-Гарницкому, и то, что к урне было приложено, — и она засмеялась.

— Скажи о покушении на Государя…

— Восьмого января в Зимнем дворце начинается празднование полувекового юбилея земства. В одиннадцать утра у Государя намечен в Зимнем прием земских депутаций. Подношение хлеба-соли и всяких там подарков… — Юлия с хохотом склонилась над Соколовым. — Ты меня еще слышишь, ухо Государево?

Соколов побледнел, то и дело вытирал с лица холодный пот. Он прошептал:

— Говори, говори…

— Так слушай! — каким-то новым голосом, полным злобного сладострастия, громко прошептала девица. — От Московской земской управы Наследнику Цесаревичу будет поднесен громадного размера подарок — в длину две сажени: модель русского села. Дома, стадо с пастухом, угодья. И самое изящное — школа: с партами, учительским столом, пособиями вдоль стен. Ты слышишь еще? — Она наклонилась над гением сыска, подняла его веки, заглянула в зрачки. И с наслаждением, словно наблюдая казнь самого ненавистного врага, произнесла: — И вот когда Николашка со своим… — девица произнесла грязное ругательство, — захотят поднять крышу школы, чтобы разглядеть эту красоту, концертный зал Зимнего дворца взлетит на воздух. Взрыв будет таким, что его услышат пролетарии всего мира! Он разбудит их вековую ненависть к эксплуататорам. — Она покачала головой. — Только ты, несчастный граф, уже ничего не будешь ни слышать, ни видеть.

— А где сожгли прокурора Александрова? — едва внятным шепотом спросил Соколов.

Юлия с издевательской усмешкой произнесла:

— Какие мы любознательные, нас еще прокурор волнует?

— Профессиональное любопытство…

— Да в доме Четверикова, недалеко от Покровки и Земляного вала! Партия арендовала дом на полгода. — Спохватилась: — Чего я тебе объясняю, ты сам, царская ищейка, туда отвозил меня с Эдвином. Жаль, что не получилось тебя сжечь. А я даже хотела отрезать твой замечательный уд и поместить его в банку со спиртом. Можно было бы за большие деньги дамам показывать. Не вышло! Зато как орал и вертелся прокурор Александров! Жареным мясом пахло на весь Земляной вал. Теперь очередь Гарнич-Гарницкого, он попроще тебя, с ним легко справимся, обхитрим.

— Какая ты коварная! — прошептал Соколов.

— Это революционная борьба! И как нас учит Владимир Ильич Ленин, в революционной борьбе все средства хороши. Жалость — буржуазный предрассудок. — Она пальчиком помахала перед носом Соколова. — И к классовым врагам — ни-ка-кой жалости! Кстати, я днями уезжаю к Ильичу — он сейчас в Кракове. Ему очень приятно будет узнать о партийном возмездии, которое мы свершили над тобой. Таких, как ты, он ненавидит.

— Он всех, весь мир ненавидит… Кроме Арманд, поскольку ни одна женщина, не считая убогую Крупскую, в постель с ним не ляжет. Он как жаба.