Мэтью Перл - Тень Эдгара По

Тем временем Дюпон дал мне задание: узнать побольше о Ньюмане — невольнике, услугами которого пользовался Барон. Я разговорился с ним в гостиничном холле.

— Вот отслужу у мистера Барона — подамся прочь отсюдова, — сообщил Ньюман. — В Бостон поеду — у меня там брат с сестрой.

— Почему бы не сбежать прямо сейчас? В северных штатах можно рассчитывать на защиту.

В ответ юноша указал на объявление, красовавшееся в холле и извещавшее, что ни один чернокожий, «свободный или находящийся в собственности», не может покинуть Балтимор, не выправив предварительно документы и не имея поручителем белого гражданина.

— Я не из тех глупых ниггеров, которые бегают, покуда их не застрелят. Это уж лучше сразу пойти к хозяину и попросить, чтоб пустил мне пулю прямо в сердце.

Ньюман был прав — беглого раба преследуют, даже если хозяин не заявляет и не сожалеет о потере.

Здесь я должен сделать нечто вроде подстрочного примечания, чтобы не возникло недоразумений. Словом «ниггер» все африканцы, как рабы, так и свободные, как в южных штатах, так и в северных, обозначают отнюдь не расовую принадлежность. Мне приходилось слышать, как чернокожие называли ниггерами мулатов и даже говорили о своих хозяевах как о «белых ниггерах». Слово «ниггер» они применяют к каждому дурному человеку любого сословия, рода занятий и расы. Так они переосмыслили это уродливое слово; когда-нибудь оно, без сомнения, вовсе исчезнет из английского языка. Тем же, кто недооценивает ум этих столь много терпящих людей, я вынужден указать на ловкий лингвистический ход и осведомиться, что могут ему противопоставить представители белой расы.

— А каковы планы второго негра? — спросил я.

— Кого?

— Второго чернокожего слуги Барона.

Я был совершенно уверен, что негр средних лет, которого я однажды видел с Бароном, нанят им для слежки за мной — в ответ на мою слежку.

— Других слуг у Барона нету, — сказал Ньюман. — Ни черных, ни белых. Барон не хочет, чтоб возле него народ отирался.

Барон с некоторых пор стал вести себя гораздо скромнее, я же, в своем новом положении тени Барона, отнюдь не радовался этому обстоятельству. Неоднократно Бонжур задавала Барону простой вопрос — к какому выводу он пришел относительно причин смерти По, — и Барон всякий раз отвечал уклончиво. С одной стороны, эти подслушанные диалоги укрепляли мои упования на наш с Дюпоном успех. С другой стороны, вселяли неопределенный страх, что и Дюпон кончит полной растерянностью, словно между ним и Бароном существовала мистическая связь. Возможно, разум мой вывел такое заключение из удивительного внешнего сходства Клода Дюпена и Огюста Дюпона. Казалось, один из них — настоящий, а другой — только отражение, как в рассказе По «Вильям Вильсон», когда герой и его двойник встречаются в последний раз. А порой оба, Дюпон и Барон, представлялись отражениями кого-то третьего.

Их поведение, впрочем, сильно разнилось. Барон продолжал делать громкие — и несносные — публичные заявления. Он даже организовал подписку на собственную будущую газету и грозился прочесть ряд лекций «с сенсационными подробностями смерти Эдгара По». «Спешите ко мне, леди и джентльмены! Вы не представляете, что случилось прямо у вас под носом!» — вот как, совсем по-шарлатански, вещал Барон в закусочных и пивных. Должен признать, звучало убедительно, особенно для простаков, не привыкших углубляться в суть вещей; я бы даже назвал Барона вторым Барнумом. Казалось, в один прекрасный день он объявит, что намерен превратить ящик отрубей в живую морскую свинку!

А деньги, которыми был отмечен его путь! Не берусь назвать точное количество балтиморцев, отдававших этому мошеннику заработанное тяжким трудом. Никто из них не спешил раскошелиться на томик стихов Эдгара По — однако, едва Барон Дюпен посулил публичное отдергивание завесы, что покрыла последние, самые темные часы жизни этого же самого поэта, как балтиморцы с готовностью выплатили ему целое состояние. Увы, культурные ценности котируются у нас лишь в сочетании со скандалом. Помню, два балтиморских театра одновременно ставили «Гамлета»; то-то накалились тогда страсти! Каждый с жаром отстаивал достоинства той постановки, что пришлась ему по душе; бессмертные стихи и глубочайший посыл самой пьесы пропадали втуне.

Барон собирался выступать в лектории Мэрилендского института. Вдобавок он телеграфировал в Нью-Йорк, Филадельфию, Бостон и Бог знает куда еще о своем скором прибытии — вздумал осчастливить заодно и жителей этих городов. Как видите, планы у Барона были далеко идущие, а мы с Дюпоном растворялись в его тени.