Мэтью Перл - Тень Эдгара По

— Тут сказано, что трость ротанговая. Почему вы так заостряете внимание на этой подробности?

Но Дюпон уже сменил тему.

— Не поставьте в труд, мосье Кларк, принесите саквояж, что прибыл нынче утром.

Просьба озадачила меня, а пожалуй, и рассердила. Зачем Дюпону понадобился саквояж? Не хочет ли он уклониться от ответа? И ведь я сразу распорядился отнести саквояж к нему в комнату. Но делать нечего — я поднялся по лестнице и вскоре втащил саквояж в библиотеку.

— Открывайте! — скомандовал Дюпон.

Я повиновался. От увиденного глаза мои округлились. Я наклонился ниже, застыл в благоговении. В саквояже лежал всего один предмет.

— Неужели это та самая…

— Трость Эдгара По, — подтвердил Дюпон.

Я обеими руками с величайшей осторожностью извлек трость. Восхищение мое Дюпоном пережило в ту минуту новый виток.

— Сударь, как же вам удалось достать ее? Как трость Эдгара По попала в ваш саквояж?

— Честно говоря, не эту именно трость сжимали пальцы По в последние дни — не эту, но абсолютно такую же. Трость, позаимствованная По у доктора Картера, была ротанговая, как вы только что изволили прочесть. Торговое название — малакка. И можете не сомневаться — из названия ваш покорный слуга сделал выводы не только о материале как таковом. Я выяснил точное количество проданных в Америке тростей из пальмы Calamus Ascipiounum , что растет в труднодоступных джунглях Малайского полуострова. Помните, недавно мы с вами прогуливались вечером, и я упомянул, что успел заглянуть в несколько магазинов? Из бесед с продавцами тростей я понял, что догадка моя верна — в Балтиморе в продаже имелись всего четыре-пять моделей малакк; вероятно, они же были представлены и в Ричмонде. Я приобрел по одной трости каждой модели. Затем я освободил один из своих саквояжей и с посыльным отправил в нем трости в больницу при колледже Вашингтона, где умер Эдгар По. К саквояжу прилагалась записка для доктора Морана, который пользовал По в его последние дни. В записке я сообщил, что на ричмондском почтамте перепутали посылки и теперь непонятно, которая из тростей была у Эдгара По. Я просил доктора Морана опознать трость и вернуть ее мне на ваш адрес, мосье Кларк.

— Но откуда вы узнали, что доктор Моран отсылал трость Картеру?

— Я был уверен, что никаких тростей он не отсылал, поэтому и моя просьба не показалась ему странной. По всей вероятности, доктор Моран отправил все вещи какому-нибудь родственнику По — очень возможно, вашему знакомцу Нельсону. А вот Нельсон должен был попытаться отправить вещи законным владельцам. В качестве благодарности за хлопоты я предложил доктору Морану оставить себе три из четырех тростей. Моран оправдал мои надежды — отправил мне одну трость. Ну что, мосье Кларк, никаких соображений не появилось?

— Если бы Эдгар По действительно подвергся ограблению, — заговорил я, оценив трость, — воры обязательно забрали бы такой дорогостоящий и красивый аксессуар!

— Вот видите — обнаружив ложь, вы приблизились к истине, — одобрил Дюпон. — И заслужили награду — вот эту трость.

Мой следующий выход в центр города — уж не помню, в какой именно район, — явился отличным поводом обновить мою великолепную малакку. Изысканность ее подвигла меня уделить больше внимания костюму — шляпу и жилет я выбирал, наверное, с той же осмотрительностью, с какой государственные мужи принимают новый закон. Результат оправдал умственные усилия — и шляпа, и жилет выгодно оттеняли изящество малакки. Представительницы слабого пола — равно молодые девицы и их дуэньи — задерживали на мне одобрительные взгляды, пока я добирался до Старого города.

Ах да, повод! Я откликнулся на письмо двоих поверенных, ведавших акциями Балтиморо-Огайской железной дороги, каковые акции достались мне по наследству. Строительство очередной ветки (вдоль реки Огайо) откладывалось; поверенные, не имея желания вникать в тонкости дела, попросту передали мне толстую папку бумаг, требовавших немедленного и тщательного изучения. Естественно, у меня не было на это времени.

В тот день я вновь очутился в районе, где 3 октября 1849 года обнаружили Эдгара По. Я решил заодно дойти до гостиницы «У Райана», этой свидетельницы плачевного состояния великого поэта. Я шел и гадал, что могло быть сделано или сказано в те роковые минуты, два года назад, с целью спасти или хотя бы ободрить его.

Меланхоличные мои размышления были прерваны резким криком из-за угла. Вообще-то в Балтиморе, как и в любом крупном городе, люди не придают особого значения шумам и крикам. Случается, ночь напролет раздаются вопли погорельцев и грохочут насосы, а ближе к утру вполне могут послышаться звуки потасовки между пожарными командами конкурирующих фирм. Но от этого одиночного крика, подобного предсмертной арии, мурашки побежали у меня по спине.