Оливер Пётч - Дочь палача и король нищих

– Чертов ты ублюдок!

Толстяк Фридрих вскакивает, намереваясь кинжалом вспороть Якобу живот. Но молодой фельдфебель уворачивается и рукоятью меча бьет толстяка в лицо. Один раз, второй, третий, оттесняя его к охваченному пламенем дому. Фридрих хватается в попытке удержаться на ногах, спотыкается о порог и в конце концов падает с воплем в бушующий ад. На пол рушатся балки, затем все стихает.

Якоб разворачивается, шагает обратно к костру и клинком показывает сначала на Леттнера, потом на кости.

– Играйте, я сказал.

Внезапно он ощущает на себе взгляд черноволосой девушки. Глаза ее затягивают Якоба темными водоворотами; он не в силах от нее отвернуться. В животе у него разгорается огонь – много жарче, чем пламя на крышах.

И только потом, когда перестанут дергать ногами повешенные, когда стихнет последний предсмертный вопль и Якоб уедет с ней прочь отсюда, домой – туда, где о войне теперь лишь вспоминают; и лишь после того, как он решит расстаться с мундиром, – он узнает ее имя.

Анна-Мария.

Она станет женщиной всей его жизни.

– Куизль, что с тобой, будь ты неладен?! А ну очнись!

Боль в левом плече вернула Якоба в действительность. Филипп Тойбер схватил его и с силой встряхнул.

– Очнись, пока этот ублюдок тебе кишки не выпустил!

Куизль встрепенулся, взгляд стал более осознанным. Всего в паре шагов от него стоял Филипп Леттнер с занесенным клинком. Он по-прежнему улыбался.

– Оставь его, палач, – чуть ли не с нежностью в голосе прошелестел Леттнер. – Воспоминания не дают покоя, верно, Якоб? Все те трупы, что вымостили дорогу под ногами. Или ты решил, что в Шонгау заживешь со своей милой крестьянкой мирно и счастливо? Нет!

Голос его неожиданно охладел, стал резким, как несколько дней назад, на допросе.

– Я поклялся отомстить! Я знал, что рано или поздно разыщу тебя. И вот этот день наконец настал!

Куизль вытер пот со лба. К горлу подступила рвота, боли вернулись. Над деревней между тем уж поднялось солнце, и лучи его, словно иглами, обжигали кожу. Но палач не обращал на это никакого внимания.

– Почему ты убил мою сестру? – прошептал он. – Лизель тебе ничего не сделала.

Леттнер громко рассмеялся.

– Болван! – воскликнул он. – До тебя так и не дошло? Только сестра твоя и вывела меня на тебя! Когда стало ясно, что ее мужа придется прикончить, я решил немного поразнюхать, как это можно устроить. И при этом наткнулся на ее девичью фамилию. Куизль.

Он произнес это, точно выплюнул комок грязи.

– Тогда я, кончено, насторожился и принялся расспрашивать. Малютка тебя любила, она с удовольствием о тебе рассказывала. О тебе, о твоей прелестной дочурке и о возлюбленной Анне-Марии. В конце концов я понял, что Господь ниспослал мне подарок. Лучший в мире подарок! Тебя!

Леттнер снова рассмеялся: визгливо, почти по-женски, в уголках глаз выступили слезы. Но в следующее мгновение он снова успокоился.

– Я твоя судьба и твое проклятие, – продолжал он резким голосом. – Я отправил то письмо в Шонгау и заманил тебя в Регенсбург. Я прирезал твою сестру и ее мужа и устроил тебе эту западню. Я был третьим дознавателем. И вот теперь ты смотришь в глаза собственной смерти.

Он поклонился, словно неумелый фокусник, и взмахнул кацбальгером.

– Этой смерти на двоих должно хватить, – проворчал Тойбер, все это время он лишь молча слушал. – С раненым Куизлем ты, может, и легко справишься. Но не забывай, что тебе и со мной придется иметь дело.

На лице у Леттнера отразилось наигранное удивление.

– Верно, палачишка, про тебя-то я совсем позабыл.

Он поднял левую руку, словно поприветствовал кого-то нерешительно, и в башне, в оконном проеме Куизль заметил какое-то движение. Затем в воздухе что-то взвизгнуло, и в следующий момент в грудь Тойбера врезался арбалетный болт. Палач покачнулся, взмахнул руками, как пьяный, раскрыл рот в беззвучном крике и в конце концов повалился, точно подрубленный дуб, на спину. Могучая грудь его поднялась и опала, глаза непонимающе уставились в синее небо.

– Теперь все по-честному, верно, Якоб? – прошептал Леттнер. – Только ты и я. Здесь, в Вайденфельде. Надеюсь, тебя не очень смутит, если мой брат Фридрих за нами понаблюдает. Он в последние годы много о тебе думал.

Куизль поднял глаза к разрушенной башне: в оконном проеме стоял человек. Он был высок и широкоплеч, и арбалет в его руках казался игрушечным. Это был незнакомец, которого палач видел почти две недели назад на плоту в Регенсбург. Все лицо его покрывала паутина шрамов.