Джулия Бьянки - Демоны Микеланджело

— Чудо ли это, синьоры? Нет. Это ловкое ухищрение, которым пытаются подменить божественное откровение. Балаганный фокус, который лицемерно пытаются выдать за Господню волю. Расчетливое и подлое преступление преподносят как богоугодное дело, — он резко стащил покров со второго короба и продемонстрировал небольшой дорожный сундучок. — Смотрите, граждане Флоренции. Это дорожная сума синьоры Франкони, которую мой язык не способен назвать «матушкой» или «христовой невестой», ибо любой обман претит Господу Иисусу, — народ одобрительно загомонил, когда отец Джироламо высоко поднял банку с мазью. — Это колдовское снадобье она хранила в своей поклаже. Она взяла средство с собой, чтобы заморочить вам голову, если злодейство разоблачат.

— Этот предмет мне не принадлежит! — громко и уверенно крикнула аббатиса. — Я не убийца! Позвольте Божьему суду свешиться!

Но отец Джироламо продолжал, как ни в чем не бывало:

— Допустимо ли оставить эту дщерь греха без наказания?

Добрая сотня глоток завопила:

— Нет!

— Господь решит, какой посмертной мукой карать грешников на Небесах, но во Флоренции справедливая кара за отнятую жизнь…

— Смерть! Смерть! Смерть! — заходилась в крике.

Передние ряды напирали на стражу, протягивали вперед руки, пытаясь дотянуться до аббатисы и выдрать клок из ее одежды, какие-то ретивые ребята из числа «плакс» успели притащить веревку, соорудили петлю и свесили вниз с балкона.

Судьи переговаривались между собой, но их голоса терялись в общем шуме. Стражники больше не пытались оттеснить толпу, а только сдерживали с большим трудом. Микеланджело наклонился, пролез под древком алебарды за оцепление, подскочил к костру, схватил факельщика за руку и сунул ее в костер. Парнишка взвыл и отскочил от пламени — там, где был диво-состав расплылся алый волдырь.

— Смотрите! Действие этого средства очень непродолжительно, — крикнул он. Затем повертел банку, нашел след от аптечного ярлыка и указал на него пальцем. — Это не колдовской состав! Снадобье было куплено в обычной фармацеи.

Но единственным, кто услышал его в общем гаме и грохоте, был отец Джироламо.

— Микеле, тебе лучше уйти, иначе будешь болтаться в петле рядом с нею.

— Но я знаю, кто убил синьору де Розелли!

Проповедник устало улыбнулся.

— Это уже не имеет значения, — его слова прозвучали как эхо других, которые Микеланджело уже слышал. Нескольких стражников повалили и начали избивать. Кое-кто из горожан вырвал у них пики и теперь пытался дотянуться острием до балкона, на котором помещались судьи, по случайности задел герб гильдии суконщиков, который свалился прямо в толпу, породив еще большую сумятицу.

— Думаете, такое воинство способно осадить Рим?

— Все в руке господней, — проворчал отец Джироламо.

Утихомирить своих сторонников он даже не пытался, несколько синьоров, размахивая алебардами стражников приближались к аббатисе. Толстая торговка в заношенном плаще первой добралась до обреченной женщины, ухватила ее за рукав, завизжала и дернула так, что оборвала большой кусок ткани. Перекошенные от ярости лица не сулили матушке Марии добра.

Внезапно ветер поменял направление, подхватил и склонил языки пламени, теперь аббатису и ее мучителей разделяла колеблющаяся пелена огня.

Матушка Мария поднесла к лицу связанные руки — ее путы разорвались с тихим терском. Он перекрестилась, прикрыла глаз и шагнула в огонь. Языки пламени потянулись к ней, как лепестки цветка.

Кто-то опешил и замер, оглушенный, кто-то не мог остановиться продолжал двигаться, бить, кричать. Но что-то в подлунном мире изменилось, сильно и непоправимо. В неизъяснимой небесной высоте сверкнула молния, раскат грома занял всю площадь и рассыпался сухим эхом по окрестным улочкам. Порывы ветра опустошительной силы пронеслись над городом, заставили колокола испуганно и нескладно звонить в неурочный час. Воздух стал по-особому прозрачен, словно само время престало существовать.

Остановилось, чтобы запечатлеть этот миг в памяти.

Вдруг хлынул ливень — сильные, холодные струи смяли пламя костра. Превратили его в комок, в искры, в золу. Огонь сдался и умер. Струи стали тоньше, реже, рассыпались, просветы между ними заполнились ледяным ветром, дождевые капли превратились в сверкающие кристаллы снега. Одна снежинка замерла на щеке матушки Марии, растаяла и медленно скатилась по ее щеке, подобная чистой слезинке.