Джулия Бьянки - Демоны Микеланджело

— Интердиктом дело не обойдется.

— Какой там «интердикт», — голос синьора Содерини понизился до шепота. — Картезианцы добьются признания его еретиком, Понтифик объявит крестовый поход против ереси, нашу добрую Флоренцию превратят в новый Монсегюр: Рим пошлет сюда армию, Испания пошлет сюда армию, турки пришлют сюда армию. Наемники разнесут город до последнего камня. Нашему городу нужна собственная, регулярная армия. Пока мы будем полагаться на кондотьеров, никто в целом мире пальцем не пошевелит, чтобы нам помочь! Прости, Микеле, но среди руин твою античную статую некуда будет поставить… — он утер выступивший пот, а потом хлопнул себя по лбу. — Ох! Совсем запамятовал: брат переслал тебе записку от эчеленца [35] Эчеленца — обращение к высокопоставленному священнослужителю (примасу, епископу, генералу монашеского ордена и т. д.) приятное у католиков, частичный аналог обращения «Владыко» у православных. . Вот, возьми.

Запечатанное письмо источало знакомый запах благовоний. Микеланджело размял его в пальцах и чуть заметно улыбнулся — ужели его удостоил встречи сам эчеленца ордена картезианцев? — одним движением он сломал печать.

Записка состояла всего из двух строчек, каждая в несколько слов.

Название монастыря. Имя.

Он быстро спрятал записку в рукав, тут же испросил у синьор Содерини разрешения присутствовать на Божьем суде.

Кто может ему запретить? Божий суд — это публичное испытание.

На узкую площадь перед тюрьмой набилось столько народу, что Микеланджело пришлось основательно поработать локтями и кулаками, чтобы проторить себе дорогу в первые ряды, и остановился рядом с древком алебарды — городские стражники оцепили часть двора, на которой раскладывали костер. Скромно одетый молодой человек поднес к дровам факел. Они мгновенно занялись высоким ясным пламенем, ветер подхватил его, поднял высоко вверх — искры разлетелись над толпой, исторгнув испуганные крики.

В этот момент распахнулись тюремные ворота, обитые стальными полосами, во двор мелено вышла аббатиса Мария, облаченная в белое. Подол облачения немного выпачкался, когда она шла, виднелись босые ступни. Вместо тяжелых кандалов руки матушки были стянуты в запястьях сыромятным ремнем, ее лицо было бледнее обычного, однако хранило завидное спокойствие. Она остановилась в нескольких шагах от пламени и гордо вскинула голову, надеялась встретить взгляд отца Джироламо.

За плечами проповедника стояло двое братьев — доминиканцев, каждый держал перед собой предмет, прикрытый темной тканью. Из-за небольшого размера площади толпа была меньше обычной, зато некоторые особенно ретивые горожане ухитрились взобраться наверх и облепили лестницы, балконы, крыши, колоны и балки — все возможные места, куда удавлюсь поставить ногу или уцепиться руками. Они напомнили стаю любопытных галок. Судьи расположились на балконе, украшенном штандартом Синьории и гербами гильдий.

Проповедник поднял ладонь, призывая к тишине:

— Испытание огнем выглядит пугающим и поистине справедливым. Огонь нельзя подкупить как палача, с ним невозможно договориться как с обвинителем. Пламя беспристрастно, кажется, что его нельзя обмануть.

Святой отец протянул руку к пламени, словно желал проверить, насколько оно горячее. Он высоко, до самого локтя закатил рукав, продемонстрировал зрителям обнаженную руку и без всякой подготовки сунул в самый эпицентр пламени.

Пошевелил пальцами и быстро выдернул обратно. Рука абсолютно не пострадала, если не считать нескольких задымившихся волосков. Святой отец поднял ее высоко над головой и повернулся в разные стороны, чтобы все желающие увидали кожу, которую пощадил огонь. По толпе прокатился восторженный рев, но святой отец жестом остановил своих поборников.

— Поберегите ваши легкие, добрые жители Флоренции! Вам не было явлено никакого чуда.

Он сорвал покров с короба, который держал правый монах, — в нем находилась пузатая емкость. Он подкатил второй рукав, открыл банку, и смазал кожу ладони жирной мастикой, содержащейся в этой емкости, затем без всяких опасений подержал над огнем.

— Кто желает повторить этот трюк?

В разных концах площади раздалась дюжина нестройных голосов, но отец Джироламо выбрал паренька-факельщика, лично смазал его ладонь загадочным составом и сунул в огонь на миг, за который даже моргнуть не успеешь. Затем продемонстрировал восторженной публике.