Татьяна Романова: Сизые зрачки зла

Графиня обняла уже задремавшую младшую дочь и застыла. Она осталась наедине со своим горем, силы у нее кончились, и черная река отчаяния прорвала преграду из воли и мужества, опаляя сердце, выжигая душу. Стараясь пережить эту пытку, Софья Алексеевна сжалась в комок, и постепенно боль ушла, оставив после себя полное опустошение. Когда же за окном стало светать, графиня постепенно успокоилась и незаметно для себя соскользнула в вязкую тину сна.

Сон ее оказался прекрасным. С нежной гордостью смотрела она на своего сына. В белом мундире кавалергарда шел он среди цветущих кустов сирени. Как же он был хорош, как грела сердце матери его улыбка! Потом сад вдруг кончился, и вокруг зашумел вековой лес, которому не было ни конца, ни краю, но сын шел рядом, и этого Софье Алексеевне было достаточно. Пытаясь что-то ему сказать, графиня посмотрела на своего ребенка и поразилась: исчез белоснежный мундир, его заменила широкая шинель, похоже, солдатская, и странная круглая шапка. Графиня хотела спросить, что это за одежда, но от ужаса не смогла говорить. Она уже и сама поняла, что это значит. Каторжник! По-звериному завыв от отчаяния, Софья Алексеевна проснулась. Она сидела в полутемной карете, рядом спали дочери. Графиня поняла, что беззвучно открывает рот, но голоса своего она не слышала.

«Слава тебе, Боже, это был просто пустой сон», – решила она.

Превозмогая страх, Софья Алексеевна перекрестилась. Она не хотела верить, что с ее ребенком может случиться такая беда, но зато твердо знала, что готова потерять все, что имеет, лишь бы на плечах ее сына не болталась ужасная шинель арестанта, а за его спиной не шумела бы бескрайняя сибирская тайга.

В свой дом на Английской набережной столицы Чернышевы приехали уже затемно. Измотанные дорогой дочери, наскоро поев, отправились в спальни, а Софья Алексеевна прошла в комнату сына и застыла, глядя на его вещи. Под грудью ее мелкой дрожью разрасталось нервное возбуждение, и графиня заметалась из угла в угол, стараясь успокоиться, но ничего не получалось. Скоро она поняла, что уже не сможет совладать с собой, а тем более уснуть. Впрочем, время оказалось не позднее, и она могла поехать к тетке. Вот где она найдет поддержку! Обрадовавшись возможности действовать, Софья Алексеевна велела заложить свежих лошадей и выехала.

Лошади споро бежали по пустынной набережной, потом ее экипаж свернул на Невский проспект, и дорогу осветили газовые фонари. В Москве по ночам еще ездили с факелами, а в столице стараниями покойного генерал-губернатора Милорадовича на центральных улицах свет горел всю ночь. Вспомнив беднягу-генерала, Софья Алексеевна перекрестилась. Как же жаль Милорадовича! И особенно несправедливым казалось то, что этот храбрый и благородный генерал погиб не в бою, а от выстрела в спину во время восстания во вверенной ему российской столице. Отчаяние вновь кольнуло сердце. Неужели и сын причастен к его гибели?..

«Нет, только не Боб, невозможно, чтобы он сочувствовал убийству Милорадовича. Наверное, это была трагическая случайность. Мой сын – благородный человек, и все его друзья – прекрасные молодые люди, они не могли стрелять в спину боевому генералу», – успокаивала себя графиня.

Думы изводили ее, душили душу горькой тоской, и Софья Алексеевна тихо застонала. Она порадовалась, что с ней нет дочерей, ведь сдерживать отчаяние стало невмоготу. Наконец эта пытка закончилась: карета остановилась у мрачноватого трехэтажного дома, выкрашенного в светло-зеленый цвет лет пятьдесят назад. Построенный углом, особняк Румянцевых одним фасадом выходил на набережную Мойки, а вторым – на Зимнюю канавку. Графине он всегда напоминал саму тетку Марию Григорьевну – дом так же, как его хозяйка, остался в царствовании Екатерины Великой и казался чуждым нынешнему веку.

Карета остановилась, лакей открыл перед графиней дверцу и помог ей сойти с подножки. Старый швейцар, подслеповато щурясь, уставился в лицо Софьи Алексеевны.

– Ваше сиятельство! – восторженно воскликнул он, наконец-то узнав гостью, – вот уж барыня будет рада!

Графиня поздоровалась со стариком. Вокруг засуетились слуги, а по лестнице навстречу племяннице с завидной быстротой уже спускалась сама хозяйка дома – невысокая, располневшая, но все еще красивая пожилая дама с яркими голубыми глазами в сеточке тонких морщин.

– Сонюшка, вот ведь радость! – восхитилась она.

– Какая же радость, тетя? – шепнула ей на ухо удивленная Софья Алексеевна, – Боба арестовали. Разве вы не знаете?