Наталья Александрова - Бриллиант из крокодиловых слез

— Попрошу вас проследовать в зимний сад!

Свободной рукой он указал на стеклянную стену, за которой буйствовали африканские джунгли.

Назвать это зимним садом значило не сказать ничего. Это был самый настоящий тропический лес.

Профессор почувствовал зов любимой Африки, так что повторять приглашение не пришлось. Правда, стена казалась сплошной, без дверей и входов, но стоило Валентину Петровичу приблизиться к прозрачной преграде, как она послушно разъехалась, открывая перед гостем проход.

Валентин Петрович вошел в джунгли и почувствовал себя как дома.

Волнующие запахи тропиков, шелест пальмовых листьев, оглушительные крики попугаев…

Наконец-то ему стало тепло. Можно даже сказать, жарко.

— Вперед! — скомандовал у него за спиной «дворецкий» и для пущей убедительности щелкнул предохранителем пистолета.

Профессор двинулся по дорожке, выложенной красноватой керамической плиткой. По сторонам благоухали фантастические яркие цветы. Огромные бабочки и крошечные колибри перелетали с цветка на цветок.

Дорожка сделала плавный поворот, и впереди показался бассейн.

Точнее, это был не бассейн, а настоящее лесное озеро, причем достаточно большое. Джунгли подступали почти к самому его краю, только на самом берегу оставался маленький песчаный пляж. Сейчас на этом пляже в плетеном шезлонге сидел старик с изрезанным морщинами болезненно-желтым лицом.

Хотя в тропическом саду было жарко, старик кутался в клетчатый шерстяной плед.

Профессора вытолкнули на песчаный берег.

Старик поднял на него глаза, криво усмехнулся и проговорил скрипучим, как бы механическим голосом:

— Вот мы и встретились. Так вот ты какой, Слон! Честно говоря, я тебя представлял немного иначе.

Профессор попытался что-то возразить, но клейкая лента не давала выговорить ни слова.

Старик выпростал из-под пледа худую морщинистую руку и щелкнул пальцами:

— Степаныч, отклей-ка ему пасть. Послушаем, что он нам скажет.

«Дворецкий» приблизился к профессору и дернул за край ленты. Губы Валентина Петровича обожгло болью, но зато он обрел дар речи.

— Вы меня с кем-то перепутали! — бодро начал он. — Я вовсе не слон…

— Ну да, ну да, — закивал старик в кресле, — ты не слон, ты козел. Сейчас ты мне будешь лапшу на уши вешать, пургу гнать. Степаныч!

Степаныч, поняв хозяина с полуслова, снова заклеил профессору рот и застыл рядом, ожидая новых указаний.

— Так вот слушай, Слон! — проскрипел старик, не переставая сверлить профессора холодными, как лед, глазами. — Мне с тобой отношения выяснять некогда, да и неинтересно. Мне одно нужно — узнать, где находится то, что мы ищем. Сейчас Степаныч откроет тебе рот, и ты нам все быстренько скажешь. После этого ты сможешь умереть быстро и безболезненно. А иначе… ты меня понимаешь!

Степаныч снова дернул ленту.

— Я не знаю, о чем вы говорите! — выпалил Валентин Петрович. — Я же говорю вам, что здесь ошибка! Я не тот, кто вам нужен!

«Дворецкий», повинуясь безмолвному приказу хозяина, снова заклеил профессору рот.

— Нет, Слон, ты определенно меня не понимаешь! — раздраженно проскрипел старик. — Я тебе дам еще одну попытку, но ты уж, будь любезен, используй ее с умом. Мне с тобой играть некогда, у меня сегодня еще много других дел.

— Холодильник, — подала голос блондинка-медсестра, до того молча стоявшая поодаль, — отдай мне его на полчасика: все выложит как миленький! — Ее голубые глаза загорелись, пухлые губки сложились в плотоядную улыбку.

— Подожди, Ангелина. — Старик отмахнулся от блондинки и снова повернулся к профессору: — Видишь, девушка волнуется. А она у нас такая — попадешь к ней в ручки, так все на свете забудешь. И захочешь умереть, а не получится. Она ведь у нас профессионал, с медицинским образованием. Одна беда — после нее ты уже ни на что не будешь годен, мозги будут как у кабачка или патиссона, а я не хочу, чтобы ты стал кабачком. Так что очень тебе советую все мне выложить. А то ведь и правда отдам Ангелине!

Степаныч снова дернул ленту.

— Уважаемый Холодильник! — как мог убедительно начал Валентин Петрович, в ужасе косясь на «медсестру». — Честное слово, я не знаю, о чем вы говорите. Если бы я только знал — поверьте, я не стал бы молчать! Но я действительно не тот…

«Дворецкий» тяжело вздохнул и снова заклеил профессору рот.

— Эх, Слон, — печально проскрипел старик, — не хочешь ты по-хорошему! Ведь тебе ясно сказали: все равно никуда не денешься, выложишь все как миленький. Раньше или позже, но выложишь. Только усугубляешь свое положение. Ведь отдам тебя Ангелине, если будешь так упираться.