Фредерик Дар: Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Мой высокочтимый шеф делает глоток своей ориндж-водки. Это питьё ему под стать, ибо позволяет принимать спиртное с таким видом, будто пьёшь невинный фруктовый сок.

— Таким образом, господин директор, вы приехали на море для того, чтобы сделать социологическое исследование?

Я знал, что выражение ему понравится. Лицо его осветилось.

— Вот именно, друг мой. Социологическое исследование. Я остался один после того, как супруга и дочь уехали к родственникам в Америку, наша почтенная фирма работала в заторможенном ритме, в Париже чаще слышалась английская, чем французская речь, поэтому я и решил сопоставить то, что есть, с тем, что я предполагал.

— И каков же ваш вывод?

Он удручённо качает головой:

— Я предполагал недостаточно и плохо! Боже, как всё это прискорбно! Смотрите! — отдает он приказ, указуя на набережную Круазет безапелляционным указательным. — «Они» едва передвигаются! «Они» толкутся, как в метро в час пик. «Они» уже не знают, чем заняться, чтобы иметь весёлый вид. Время отпуска, Сан-Антонио, это время, которое надо убивать, а убивать время труднее, чем что-либо. Я это начал понимать на четвёртый день своего пребывания здесь.

— Не хотите ли поужинать со мной и моей матушкой вечером, господин директор? — предлагаю я, вдруг почувствовав к нему жалость. — Мы сняли небольшую квартиру в верхних Каннах.

Он качает головой:

— Вы очень любезны, мой малыш, но я домосед, хотя «Карлтон» вряд ли можно считать идеальным местом для отшельничества. Я выхожу так редко, и, уж конечно, не по вечерам. У меня в чемодане всегда есть мой Декарт. «Рассуждение о методе» — неплохой спутник для старого одинокого человека, которым я являюсь.

Он сейчас доведёт меня до слёз, если будет продолжать в том же духе. Биг босс стал полным затворником.

— Одним словом, босс, вы приехали на Берег для того, чтобы предаться грустным размышлениям?

— Без предубеждений, поверьте! Я прибыл сюда без предубеждений. Но зрелище, которое мне открылось, довольно быстро навеяло мне монашеское настроение.

Едва он договорил, как одна рыжая девица, весьма компанейской внешности, ужасно съедобная в своём пляжном платье, лёгком, словно вечернее дуновение, пикирует прямо на наш стол и тут же целует старика взасос.

— Ну что, Мальчик-с-Пальчик, — обращается она к нему звонким голосом, — ты уже пришёл в себя? Ну, ты и выдавал сегодня ночью! Я до сих пор вижу наш танец по-гавайски на столе в четыре утра. Ты был совершенно бухой, милый! Сегодня утром, когда я уходила из твоего номера, ты нахрапывал, как кофемолка. Но ты уже как огурчик! Вообще-то, чтобы у тебя был мандыгар до кончиков волос, тебе нужно носить парик, не так ли, яичко ты моё?

Она гладит ему верхушку черепа, но не насмешливо, а ласково.

— У него причесон как у глобуса, — говорит она лукаво, — но ему идёт. Единственное неудобство, приятель, это когда ты умываешься! Тебе нужно делать разметку, чтобы видеть, где кончается твоё личико.

Ваш Сан-Антонио просто кайфует, ведь ему пришлось столько раз вытягиваться по струнке перед этим лысым человеком. О, вы бы видели его рожицу, мои птенчики! Она побледнела и застыла как у покойника! Его голубые глаза напоминают две дырки в зонтике. Старик молча смотрит мимо меня. Как будто он только что вышел от мастера по набиванию чучел. Вот так кончаются великие карьеры! Вот так тают, тают, тают честные мужи! Дир стал дежурным по станции! Окаменелостью! Эта девка только что обратила его в рабство. Сделала моим заложником, вещью, промтоваром. Она мне его отгружает, дарит, кладёт к ногам. Она даёт его примерить так, чтобы он стал мне впору. Она ставит между нами покойника: его легенду. Отныне мне достаточно взглянуть на Папу некоторым манером, и его указка дрогнет, его скипетр обратится в спектр.

Она сливает. Словоохотливая! Неистощимая! Незапрудимая! Её не волнует то, что её партнер как в рот воды набрал. Она делает меня свидетелем, кастрюлей для варки её откровений. Она мне рассказывает об их ночном загуле в компании с одной знакомой парочкой. О бутылках шампанского, которые он засосал. Как он вырядился. Выпустил рубашку поверх брюк, завернулся в простыню и надел ведро для шампанского вместо шлема. С зонтиком на плече вместо алебарды он пел «Вечную славу нашим предкам». Камилла (это ее имя) всё еще давится от смеха.

Я тоже смеюсь в открытую. Сдаётся мне, что Старик вот-вот разгрызёт ампулу с цианидом, чтобы покончить с этим дерзким репортажем. Тем более что теперь девица переходит от главы с клоунадой к главе с интимными подробностями. По её мнению, Дир — ещё тот гусак! Обычно выпивка гасит амурные позывы. У бухих (особенно в таком возрасте, любезно уточняет она) слабая мембрана. У них не твёрдая рапира. Они уже не смелые. Их мужское начало становится расплывчатым. Их добрыми намерениями вымощена дорога в ад. Они могут оттянуться только с помощью пальца или вприглядку. Подсовывают эрзац. Путают передок с напёрстком. Исполняют роль «У меня давно не было». Не таков мой Почтенный, он, несмотря на шампанское, был не мраморным, а из мрамора! В лежаке он её угостил таким брютом! Настоящий любовник, считает она, с такими способностями, что слов нет, такими смелыми выдумками, такими комбинациями, что не передать, с вызовом буржуазным устоям. Неутомимый новатор! Изобретатель потрясных штучек! Знает всю секреторную систему! Всю нервную систему: точки, в которых звучит патетическая. Мой босс знает секреты акупунктуры. Осязательность под высоким напряжением! Паганини (с двадцатью четырьмя капризами) любви. Он играет на женщине, как виртуоз на Гварнери [5] А не на Страдивари, как думает толпа невежд. — Сан-А . .