Фредерик Дар - Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Специальный катер быстро плывёт к «Мердалору», вздымая двойной сноп пены.

Как по тревоге, появляется капитан, безукоризненный в своей белой униформе. У него окладистая бородка, чтобы больше походить на морского волка, и трубка, которую он спешит выкурить в ожидании министра.

— Внимание! Внимание! — развлекается Абей. — Приготовились. Выправка! Смирно! «Марсельезу»! Вы не забыли про «Марсельезу»?

Интендант, красивый молодой брюнет, также прикинутый во всё белое, кивает и показывает шефу-судовладельцу на радиорубку, дверь которой приоткрыта. Мы замечаем матроса, который возится с бобинами. Мари-Мари, любопытная, как сорока, стоит рядом со звукооператором. Она задаёт ему вопросы, которые того веселят.

— Дамы и господа, капитан Рустон и компания «Паксиф» приветствуют на борту «Мердалора» Его Превосходительство господина министра.

Несколько покашливаний. Затем раздаётся музыка. Незадача, это не «Марсельеза», а песенка мадам Анни Корди «Меня зовут Цирроз». Промашка тем более досадна, что министр славен тем, что любит принять. Если верить тому, что пишут некоторые газетёнки, Его Превосходительство заправляется натуральной анисовкой.

— Мари-Мари! Быстро сюда! — зовёт Берта.

— Оставь её, — просит Недотёпа. — Малышка имеет право на образование!

Катер подплывает. Капитан подбегает! Отдаёт честь по-военному. Абей прогибается, произносит краткую речь и щёлкает пальцами за спиной, требуя включить «Гимн насьональ».

— Давай, Буньязе! — кричит интендант моряку-звукооператору.

Громкоговорители прекращают передавать камерную музыку. Раздаётся голос Абея в записи, старательный, проникновенный.

— Ну что, Буньязе? — орёт интендант.

— Девчонка! — гундит тот из своей каморки. — Она мне подключила проигрыватель «Б».

Он отключает музыку и включает «Марсельезу». Берта катапультирует, чтобы забрать дьяволёнка. Она даёт ей такого пинка, что малышка толкает проигрыватель «А». «Марсельеза» начинает рыгать. Пластинка поцарапалась, она музицирует на одном месте: «…зальёт наши поля —…зальёт наши поля —…зальёт наши поля…»

Уж если что и надо бы залить, так это борозду на пластинке, как я полагаю. Старик жмёт руку министру, который светится хорошим настроением. Столько месяцев он мечтал об отпуске, бедняга! Всё время на посту со своим хозяйством в Елисейском дворце. Надо смотреть за котлом центрального отопления, делать закупки у Фошона, драить башмаки (одному Богу известно, какие они там у них здоровые!), отвечать журналистам, поливать лужайки — всё это утомляет. Он намерен хорошо провести время на «Мердалоре». Вот только не надо этих тра-ля-ля, всяких там почестей. Он — просто турист. Если его послушать, так ему надо самую тесную, самую неприглядную каюту, ту, что расположена под валом винта. Он хотел бы находиться во время путешествия там, где отработанное масло. Есть пердячую фасоль. Закрыться герметично. Нацепить тёмные очки и фальшивую бороду, чтобы смотреться в зеркало и не узнавать себя. Ему надоели все эти церемонии. Он стал простым «некто». Он хочет поменять взгляды, партийную принадлежность, окунуться в спасительное небытие.

Он готов на всё, чтобы снискать себе анонимность. Он становится инкогнито так же легко, как принимает командование. И он жмёт руки, руки, руки. Бормочет разные штучки, дрючки, вещички, избитые словечки, уже не раз сказанные, которые быстро забываются. Мы от него не отделаемся. Он хочет, чтобы мы стали свидетелями его исцеления. Мы поможем поправить ему нервную систему. После нескольких дней моря, неба цвета индиго, знойных портов он станет новеньким, как до его членства в юэнэр. Мы все приложимся к тому, чтобы вернуть ему девственность, снова сделаем его незапятнанным, вытащим из профсоюза этих избранных.

Нас всех ведут в наши каюты. Всё снова возвращается на свои места. Каждому своё… Министр и Старик получают одноместные каюты. Для остальных сойдут двухместные, отчего сразу возникает проблема у семейства Берюрье, которых насчитывается трое с учётом Мари-Мари. Решение находит Берта. Малышка будет спать со своим дядей, потому что его храп не мешает ей спать, а она разделит комнату с месье Феликсом.

Толстяк хмурится, говорит, что это ненормально и даже неприлично.

— Ты что, хочешь оставить девчонку с господином, которого мы едва знаем? — отвечает Берта.

— Нет, но…

— Короче, всё!

— Может, я сам буду жить с Феликсом? — предполагает супруг.

— И он не сомкнет глаз из-за твоего храпа? Он и так уже едет с нами, чтобы сделать нам приятное! Нет, ну ты что, Александр-Бенуа, уж не ревнуешь ли ты?