Антти Туомайнен - Шахта

Из телефона вырвались треск и хруст, как будто рухнула плотина. Похьянхеймо крутил педали. Дома. Он еще при встрече сказал, что после того, как его старшая дочь съехала, он сделал из ее комнаты храм велосипедного спорта, приделав к полу тренажер, а на стену напротив повесив экран, на который можно было проецировать разные маршруты. По его словам, это было лучшее, чем можно заниматься в Финляндии зимой. Спросил у него, кто лучше всех знал Лехтинена. Похьянхеймо, тяжело дыша, сказал, что, пожалуй, это он, но и он не особенно хорошо, вернее сказать, никак.

– Кроме вас, – сказал я, – неужели никто ничего о нем не знал?

Похьянхеймо сказал что-то, но в разговор вмешалось дребезжание. Я переспросил.

Схватил Эллу за руку как раз в тот момент, когда она попыталась покрепче ухватиться за экран ноутбука.

Спустя мгновение я снова услышал голос Похьянхеймо.

– Дочь. Должно быть.

Он говорил по слогам, наверное, взбирался в виртуальную горку. Я уточнил, чья дочь.

– Лехтинена.

– Как зовут?

– Ни малейшего понятия.

Я поблагодарил его и выключил телефон. Затем позвонил Рантанену, который – я еще не успел ничего сказать – сообщил, что сегодня он отдыхает. Голос звучал на фоне ресторанного шума. Отчего-то я представил, как он крепко засел в своем всегдашнем кабаке и, развалившись в бархате кресла перед столом из темного дерева, накидывает полтинники один за другим.

– Кари Лехтинен, – начал я без предисловий. – Работал у нас. Помнишь?

– Крепким был выпивохой, один раз даже вместе накатывали.

– Помнишь его дочь?

Некоторое время я слышал только звуки ресторана.

– У тебя же есть женщина, – сказал он.

– Я вообще не о том сейчас.

– Конечно нет. Никогда не встречал.

– То есть ты не знаешь, – сказал я почти удрученно.

– Знаю, – ответил Рантанен и после небольшой паузы продолжил: – Маарит. С чем это связано?

– С Кари Лехтиненом.

– Я догадался. Как?

– Он был хорошим журналистом и интересным человеком.

– Можно и так сказать.

– Ты с ним много работал?

– Не так и мало, хотя, как посмотреть.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что много фотографировал для его статей, но вместе мы никогда не работали, в смысле вместе одновременно, потому что он был такой, какой уж был.

– Какой?

Опять звуки ресторана: звон монет, какая-то музыка, разбитый женский голос, талдычащий «заязаязаязаязаязаязаязаязаязаяяяя».

– Непонятный, – наконец, выдавил из себя Рантанен.

Я закончил разговор и решил поискать в сети. Маарит Лехтинен. Множество профилей в соцсетях. Поискал по номеру телефона: четыре совпадения по Хельсинки. Первая Маарит Лехтинен обрадовалась, когда я представился журналистом из «Хельсингин Пяйвя», но явно замешкалась, когда я справился насчет имени ее отца – Петри. Я поблагодарил ее. Вторая по списку Маарит тут же заявила, что не желает оформлять подписку на газету, и я ответил, что она ни в коем случае не должна этого делать. Ее отца звали Веса.

Бог троицу любит. Следующая Маарит Лехтинен помолчала, прежде чем спросить:

– Ты действительно журналист?

Я заново представился, сообщил, что пишу материал о Кари Лехтинене, образцовом журналисте, и что мне чрезвычайно приятен факт общения с его дочерью.

– Чушь собачья, – сказала Маарит весьма дружелюбным голосом. – Никто из тех, кто знал моего отца, не стал бы делать того, что ему бы не понравилось.

– Признаюсь, я не знал его. Во всяком случае лично.

– Но пишешь статью?

– С точки зрения сбора предварительного материала, было бы важно…

– Кари, то есть отец, говорил мне, что однажды мне позвонят.

Пауза в разговоре.

– Говорил… Что именно?

– Что кто-то позвонит из газеты и спросит про его бумаги. Раньше или позже. И если этот «кто-то» настоящий спец, то ему можно будет бумаги отдать.

Я даже привстал.

– Так. Значит, его архив у вас?

– Я знаю, где он лежит. А теперь я спрошу. Ты журналист? Ты настоящий спец?

– Да.

– Тогда ты знаешь пароль.

Я подошел к окну. В стекле было видно мое отражение – частями, похожее на голограмму. Половина моего тела была темной полоской леса и многоэтажкой напротив, а половина – освещенными окнами.

– Пароль?

– Ты меня услышал.

– Вы это серьезно?

– Отец был серьезным человеком.

– Сколько вам лет?

– Ты журналист или извращенец?

– Журналист.

Пауза.

– И вдобавок вполне себе даже ничего, – добавила Маарит голосом, попавшим куда-то между мной настороженным и мной, играющим в игру.