Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

Покуривая трубку, палач накладывал свежую повязку на культю. Всюду валялись окровавленные тряпки, над липкими лужами гудели мухи, цирюльня походила на бойню.

– Неплохо справился, – проговорил Куизль. – Рука не дрогнула, так и до́лжно хорошему хирургу.

Симон насторожился.

– Это что, похвала? – спросил он. – Впервые слышу от вас подобное.

– Чудеса все-таки случаются.

Куизль усмехнулся и завязал последний узел. Во время операции он держал юношу мертвой хваткой и то и дело вливал ему в рот настойку, перемешанную с отваром из белены. Симон еще на месте понял, что левую ногу по колено придется отнять. Даже если б ему удалось вправить раздробленную кость и затянуть культю в лубок, юноша скорее всего умер бы от гангрены.

Сначала Симон рассек скальпелем кожу и плоть чуть ниже колена, после чего распилил кость. В этот момент сомнению не было места и действовать следовало без промедления. В противном случае боль стала бы непереносимой – не помогли бы ни настойка, ни белена, – и юноша умер бы от шока. Прижечь рану в завершение, чтобы остановить кровь, следовало так же быстро.

– Досадно, что у меня нет здесь своих инструментов, – проворчал Фронвизер и опустился на шаткую скамейку. – Пила тут ржавая и тупая, а скальпель до того грязный, будто прежний цирюльник в огороде им копался.

Симон, конечно, отмыл скальпель, хоть собратья по ремеслу в большинстве своем считали, что это ни к чему. Но очистить его удалось лишь поверхностно, да и тряпки, которые они использовали, пахли плесенью. Цирюльник с отвращением показал на полки, уставленные банками с жабами и коровьими глазами:

– Этот Ландес был суеверный портач! Как можно утверждать, что порошок высушенных трупов помогает при головных болях, а кровь обезглавленных спасает от припадков?

– Хм, по-моему, я и у тебя в цирюльне видел мумиё, – с ухмылкой отозвался Куизль и выпустил дым.

– Потому что люди верят в него, – согласился Симон. – Иногда вера лучше любых лекарств.

– Вера, надежда и любовь. – Якоб кивнул на лежавшего без сознания юношу: – Почему, кстати, о бедняге никто не хлопочет? У него нет семьи?

– Это еще предстоит выяснить. – Симон тяжело поднялся. – Лучше расспрошу Кайзера. Он все-таки учитель и должен знать всех местных детей и подростков. Все равно я собирался проведать Петера. Занятия давно закончились.

– Иди, выясняй. После всего, что он тут выпил, парень все равно будет спать как покойник. – Палач потянулся и вышел в коридор, при этом ему пришлось пригнуться в дверях. – Лехнер требует отчета. Видимо, хочет, чтобы я раздобыл ему убийцу где-нибудь в поле, как будто это сорняк какой. Но придется ему подождать.

С этими словами он вышел за дверь, и только его тяжелые шаги еще слышались какое-то время.

Через некоторое время Симон брел, погруженный в раздумья, по грязным переулкам Обераммергау, к дому учителя. Ампутация в который раз уже показала ему, сколь беспомощен человек перед лицом болезней и увечий. Вот если б удалось справиться хотя бы с болью! Конечно, существовали средства вроде альрауна, белены или мака, которые приглушали боль. Но она никуда не исчезала, всегда была рядом и рано или поздно лишала рассудка.

Вскоре Симон дошел до дома Георга Кайзера и ощутил радость, предвкушая встречу с сыном. Он огляделся. Земля в палисаднике была недавно разрыхлена, рядом стояла тележка, как если бы Кайзер был занят садовыми работами. Но Симон никого не увидел. И когда постучал в дверь, никто ему не открыл.

– Петер! – крикнул в тишине Фронвизер. – Ты здесь?

Он нахмурился. Быть может, Петер где-нибудь в деревне, выполняет поручение Кайзера? А может, они до сих пор в школе при церкви? Хотя уже перевалило за полдень и занятия давно закончились… Симон развернулся и двинулся в сторону церкви. Уже издали он услышал голоса, доносившиеся со стороны кладбища, заглянул через низкую ограду и увидел среди надгробий несколько человек. Еще несколько стояли на сцене, на которой поставили длинный, грубо сколоченный стол и стулья.

«Репетиция! – пронеслось в голове у цирюльника. – Совсем забыл про нее… Петер наверняка там, смотрит».

Симон не смог отыскать взглядом сына. Тогда он открыл калитку и, охваченный любопытством, приблизился к группе. Со сцены донесся монотонный голос. Очевидно, они как раз репетировали сцену Тайной Вечери.

– Э… сие есть плоть Моя, э… кое за вас предается…

– Громче! – воскликнул Георг Кайзер. Симон заметил его в группе перед сценой. Он держал в руках несколько помятых листков и время от времени заглядывал в них. – Я едва понимаю тебя, Йозеф. А что будет, когда здесь соберутся сотни людей?