Лехнер кивнул с серьезным видом, хотя в глазах его угадывалась насмешка.
– Прекрасно понимаю, ваше преподобие. Поэтому я взял собственных людей. – Еще одним кивком он указал на пятерых солдат и Куизля, который держался немного позади. – Мои стражники и палач. Если вы сообщите, где держите Ганса Гёбля, мы сможем сейчас же начать допрос. На это, как вы понимаете, у меня тоже имеется разрешение курфюрста.
Настоятель брезгливо посмотрел на Куизля. Лицо у него побелело, он перекрестился и отвел взгляд.
– Я уже слышал, что из Шонгау с вами приехал палач. Но вынужден разочаровать вас, господин секретарь. Для опроса у нас нет необходимых… – он поежился, – орудий. Может, велите конвоировать Гёбля в Шонгау? Тогда у меня будет достаточно времени, чтобы самому написать в Мюнхен.
– О, благодарю, но в этом нет нужды, – ответил Лехнер с улыбкой. – Дабы не утруждать вас, мы привезли с собой и орудия. Допрос, пытка, поиск доказательств… Для этого у нас есть все необходимое.
Секретарь обернулся к солдатам и палачу и показал на несколько сундуков, привязанных на запятках кареты.
– Разгружайте! – приказал он. – Уверен, настоятель Эккарт будет рад, если мы по возможности скорее закончим это дело.
– Но это… – начал настоятель, вцепившись в свой крест. – Это неслыханно. Пытка в монастыре…
Куизль взялся за тяжелый сундук и одним движением стащил его с кареты. Когда он проходил с тяжелым грузом мимо растерянных настоятеля и судьи, рот его скривился в усмешке.
– Я быстро управлюсь, – пообещал палач. – А вам, господа, почему бы еще не помолоть языками? Грязную работу мы возьмем на себя.
* * *
В скором времени Куизль стоял перед тяжелой дверью, запертой на засов. Монахи неохотно показали ему дорогу в пивной погреб, который представлял собой длинный, освещенный факелами коридор с раздельными нишами. По большей части в них хранились бочки и высушенный овес, но самая дальняя была свободна. В двери на уровне глаз имелось зарешеченное окошко, так что Куизль смог заглянуть в тесную камеру. На грязной соломе лежал парень лет двадцати, высокий и со светлыми растрепанными волосами. Похоже, это и был Ганс Гёбль. Услышав шум за дверью, юноша вскочил.
– Святоши чертовы! – крикнул он и дернул решетку. – Выпустите меня, я невиновен! Богом клянусь, я невиновен!
– Затем я и здесь, чтобы выяснить это, – ответил Куизль низким голосом.
Ганс испуганно отшатнулся. Якоб отодвинул засов, отворил дверь и сам занес в камеру тяжелый сундук, окованный железом, пока двое солдат сторожили выход. Затем дверь со скрипом закрылась, и палач с юношей остались наедине.
– Что… что это? – спросил Ганс, явно сбитый с толку, и показал на сундук. – И кто вы такой?
Палач молча передвинул сундук в угол, поднял крышку и стал раскладывать свои орудия на каменном, покрытом мышиным пометом полу: тиски для пальцев и голеней, длинную кочергу, клещи, железную воронку…
Тогда Ганс понял. Глаза у него вспыхнули, руки бесконтрольно задрожали. Тем не менее парень старался сохранять достоинство.
– Боже милостивый… – прошептал он, затем медленно, словно в трансе, сполз по стене и снова уселся на солому.
Куизль так и не произнес больше ни слова. Он знал, что во время допроса наилучших результатов можно достичь еще до пытки. По этой причине арестованным сначала показывали все инструменты, один за другим. Собственная фантазия зачастую оказывалась худшей пыткой.
– Конечно, в Шонгау у меня этого добра побольше, – начал Куизль негромко, счищая с клещей присохшую кровь. – Дыба, «испанский осел», цепи, «дрянная Лиза» [7] «Испанский осел» – треугольный брус, вдоль острой грани которого усаживали допрашиваемого, зачастую увеличивая его вес, так чтобы эта грань врезалась между ног; «дрянная Лиза» – подвешиваемая к потолку треугольная рама, на которой допрашиваемых подтягивали вверх.
… Но, думается, мы и этим вполне обойдемся. А может, нам вовсе и не потребуется ничего. Все зависит от тебя. Что скажешь?
Только теперь Якоб взглянул на пленника. Палач был в своем черном одеянии и кожаной безрукавке. Для пущего эффекта он натянул капюшон на лицо, так что виден был лишь его крючковатый нос. Куизль терпеть не мог этого маскарада, однако понимал, что таким способом мог избежать самого ненавистного в своем ремесле: причинять кому-то боль без необходимости.
В Шонгау люди, которые несли от руки Куизля заслуженное наказание, в большинстве случаев были виновны. Якоб видел это по их глазам, суетливым движениям, по капелькам пота на лбу. Зачастую доказательства были неопровержимы – например, когда вор или грабитель был пойман на месте преступления. Все, что в таком случае требовалось, – это признание. Поскольку без него не мог быть вынесен приговор, так гласил закон.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу