Луиза Пенни - Долгий путь домой

– Ну?

– Что «ну»?

– Где Ноу Ман?

– Не знаю, – ответил галерист. – Я вам уже говорил.

– Если вы не знаете, где он сейчас, то по меньшей мере должны знать, где он жил, – сказал Гамаш.

Шартран кивнул в ответ. И показал где.

В стороне от реки, в лесной чаще.

Десять минут спустя они все еще шагали по заросшей лесной тропе.

А потом, словно они пересекли какой-то барьер, лес кончился и они вышли на солнечный свет. Перед ними раскинулось поле, поросшее травой и кустами. Пробираясь через заросли папоротника, они дошли до середины большой круглой поляны.

Поляна была усеяна кочками и бугорками. Гамаш предположил, что это пни, но потом заметил, что они образуют некие геометрические фигуры. Квадраты. Прямоугольники.

Фундаменты.

Там, где сейчас росли полевые цветы, репейник и сорняки, прежде стояли дома.

Их не забросили, а разобрали. Демонтировали. Остались голые кости – свидетельства того, что прежде здесь жили люди.

Гамаш услышал у себя за спиной что-то похожее на вздох или стон.

Он оглянулся: Клара стояла неподвижно и смотрела перед собой. Гамаш взглянул в ту же сторону, но не увидел ничего необычного.

– Клара? – позвала Мирна.

Она тоже обратила внимание на внезапную неподвижность, сосредоточенность подруги.

Неожиданно Клара стряхнула с себя оцепенение. Она развернула картины Питера, две уронила на землю, а с третьей пошла вперед, но не по прямой, а зигзагами, держа картину перед собой в вытянутых руках, словно карту. Она напоминала лозоискателя, неистово ищущего источник воды.

Она спотыкалась о камни и остатки фундаментов.

Потом остановилась:

– Здесь. Питер стоял здесь, когда писал вот это.

Они подошли к ней. И переглянулись, не найдя никакой взаимосвязи между яркими красками и яростными мазками на картине и этим буколическим пейзажем. Отчаявшаяся жена увидела то, чего нет на самом деле.

Однако чем дольше они смотрели, тем больше все вставало на место.

Пусть изображение грешило неточностью, пусть краски на холсте не соответствовали реальным, но сходство медленно проявлялось.

Клара держала в руках странную смесь, некое алхимическое соединение реальности и восприятия. Нечто среднее между тем, что они видели, и тем, что чувствовал Питер.

– Он был здесь, – согласилась Мирна. – А что насчет остальных?

Она подобрала вторую картину, и вместе с Бовуаром они двинулись по поляне. Наконец остановились:

– Здесь.

И тогда все повернулись к Марселю Шартрану.

– Вы знали, да? – спросил Гамаш.

– Сначала – нет, – ответил галерист. – Когда увидел картины у себя в кабинете, не знал. Невозможно связать их с тем, что мы видим здесь.

Гамаш вынужден был согласиться. Но он по-прежнему не сводил глаз с Шартрана.

– Когда вы поняли, что Питер побывал здесь?

– Тогда же, когда мы догадались, что профессор Норман и Ноу Ман – один и тот же человек. Поймите, я этого Ноу Мана сто лет не вспоминал. Колонии художников появляются тут все время. Несколько лет назад существовала одна – ее члены писали только разными оттенками зеленого. В другой колонии говорили только на латыни. Некоторые из подобных сообществ живут год-другой, но большинство исчезает еще быстрее. Такова реальность.

– Тем не менее вы не сказали нам, что Питер бывал здесь, – заметил Бовуар.

– Пока мы не пришли сюда, я продолжал сомневаться. – Шартран посмотрел на Клару.

– А как он нашел эту колонию? – спросил Гамаш. – На туристических картах ее нет. Это вы ему рассказали? Вы привели его сюда?

– Нет же, говорю вам. Здесь нет никакой тайны. Про колонию все знали. Как я уже сказал, тут много таких возникало. Возможно, бывшие члены живут где-то неподалеку. Может быть, один из них и показал Питеру это место.

– Однако вы знали, где она находится. Вы бывали здесь прежде, – сказал Гамаш.

– Один раз.

– Вы были членом колонии? – Гамаш внимательно посмотрел на Шартрана.

– Я? – Галерист искренне удивился. – Нет. Я ведь не художник.

– А тут действительно занимались живописью? – спросила Мирна. – Или поисками десятой музы?

– Насколько я знаю, живописью.

– Что же привело вас сюда, если не желание писать картины? – спросил Гамаш.

– Ноу Ман попросил меня рассказать о Кларенсе Ганьоне. Он интересовался Ганьоном. И не только он, но и все члены колонии.

– Почему? – спросил Гамаш.

– Вы знаете почему, – ответил Шартран. – Я вижу это, когда вы смотрите на его картины. Он был не просто гением, но еще и отважным, смелым человеком. Готовым порвать с условностями. Он писал традиционные образы, но с таким… – Шартран задумался, подыскивая нужное слово. – С таким изяществом. Он писал с изяществом.