Луиза Пенни - Долгий путь домой

Гамаш посмотрел в правый нижний угол.

«Норман». Это был автопортрет. Кисти профессора Нормана.

Гамаш пригляделся внимательнее.

Его телефон подал голос. Звонила Рейн-Мари.

– Арман, кажется, я забыла кое о чем написать, – начала она. – Не то чтобы забыла, но неточно выразилась.

– Я как раз собирался тебе звонить, – сказал Гамаш. – Ты это видишь?

– Что именно?

Рейн-Мари сидела в саду на адирондакском кресле, Анри растянулся на траве рядом с ней. Она только что накормила и выгуляла его, потом налила себе джина с тоником. Поставила стакан на белесый круг на широком подлокотнике.

– Портрет, который ты прислала… Ежегодник перед тобой? – спросил Гамаш.

– Да, он здесь на столе. Жуть какая-то. Нет, наверное, написано превосходно, но что эта картина говорит об изображенном человеке? Ведь это автопортрет, правда?

– Oui, – подтвердил Гамаш. – Пожалуйста, найди его снова и посмотри на подпись.

– Хочешь сказать, что его написал не профессор Норман? – спросила она.

– Это ты мне скажи, что видишь.

Судя по доносившимся до него неясным звукам, Рейн-Мари положила телефон и стала листать альбом. Потом снова взяла трубку.

– «Норман», – прочла она.

– Посмотри внимательнее.

– Как ни смотри, Арман, здесь написано «Норман». Подожди секунду.

Он услышал новые звуки, потом наступила тишина. Затем шаги и треск, когда Рейн-Мари опять взяла трубку:

– Я принесла мобильник. Постой, я открою фотографии. Чтобы увеличить.

Гамаш ждал.

– Ох.

Это было все, что он услышал. Все, что ему требовалось услышать.

– Что ты хотела мне сказать? – спросил он.

Рейн-Мари потребовалось несколько секунд, чтобы отвести глаза и мысли от того, что она увидела.

Она опустила телефон, уронив изображение сумасшедшего себе на колени.

– Профессор Норман преподавал в колледже теорию искусства, – сказала она. – Но, по словам профессора Мэсси, он обучал студентов не традиционным теориям перспективы, эстетики и природы искусства. Он преподавал свои собственные теории.

– Да, – подтвердил Гамаш. – Теорию о месте музы в жизни художника.

– Но профессор Норман не советовал студентам обзавестись музой, – продолжила Рейн-Мари. – Он говорил им о десятой музе.

Арман наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

– О десятой музе? Я думал, что их было девять.

– Есть теория о том, что десятая муза существовала, – пояснила Рейн-Мари. – Эту теорию и втолковывал профессор Норман. Арман, ни одна из девяти муз не олицетворяет живопись или скульптуру.

– Но это несправедливо, – возмутился он.

Рейн-Мари покачала головой, хотя и знала, что он ее не видит:

– Увы. Есть музы поэзии, танца, даже истории. Слово «музей» происходит от слова «муза». Даже «музыка» имеет тот же корень. Однако живопись осталась обделенной.

– Невероятно, – сказал Гамаш.

– Профессор Мэсси не помнит подробностей, но теория профессора Нормана состояла в том, что существует муза – покровительница живописи. Десятая муза. И чтобы добиться успеха в творчестве, художник должен ее найти.

– Ты хочешь сказать, Норман верил, что десятая муза реально существует? Что она обитает где-то?

– Я ничего такого не говорю. И профессор Мэсси тоже. Но Себастьян Норман преподавал это своим студентам. Есть кое-что еще. Кое-что, о чем говорила Рут.

– Я готов, – стоически произнес Гамаш.

Его интонация вызвала у Рейн-Мари улыбку.

– Она процитировала Дега, который говорил, что музы целый день работают в одиночестве, а под вечер собираются вместе и танцуют.

– Симпатичный образ.

– Рут представила себе, каково это – стоять в лесу и наблюдать за ними. Будучи изгнанной из их круга.

Перед его мысленным взором возник другой образ. Неясная фигура. Среди деревьев. Жаждущая быть принятой.

Но отвергнутая.

И постепенно боль превратилась в ожесточение, ожесточение – в злость, а злость – в ярость.

А ярость перешла в безумие.

А безумие стало портретом.

Гамаш опустил глаза на изображение в телефоне. Теперь, под другим углом зрения, это лицо пронзительно кричало прямо в грудь Гамаша. В его нагрудный карман.

Туда, где лежала маленькая книжка. Книжка о бальзаме в Галааде.

Который несет исцеление.

Неужели десятая муза и ее поиски свели профессора Нормана с ума? Или он уже страдал безумием, а она была его спасением, его бальзамом?

Могла ли она исцелить его?

Гамаш уставился на это искаженное лицо.

Если где и существовали грешные души, то одну из них он видел перед собой.