Джон Харвуд - Мой загадочный двойник

Я достала из бювара свой дневник, а также две пачки писем, написанных незнакомым почерком, пакет с какими-то юридическими документами, визитную карточку адвоката с адресом его родителей на обратной стороне — «С. Х. Ловелл, Йилм-Вью-роуд, Носс-Мейо» — и принялась читать. Я все еще сидела на полу в меркнущем свете дня, когда услышала удары далекого гонга и с лихорадочной поспешностью затолкала все обратно в тайник, а потом быстро привела комнату в порядок, пока не пришла Белла. Должно быть, я ела — если вообще ела — в состоянии подобном трансу, ибо следующее, что я помню, — как опять сижу в своей комнате, закрытой изнутри на щеколду, с письмом Розины в руке.

Во все время заточения в женском отделении «Б» я считала, что туман в моей памяти рассеется, если только я сумею выяснить, что происходило со мной в течение нескольких недель, предшествующих моему появлению в клинике. Однако, даже прочитав свой дневник в третий раз, я не почувствовала ни малейшего отклика внутри. Я могла более или менее убедить себя, что помню, как гуляю с Люсией в Риджентс-парке или обращаюсь к дяде Джозайе с требованием разрешить ей поселиться у нас. Но это было все равно что перебирать воспоминания раннего детства, пытаясь отличить настоящие от воображаемых, созданных на основании матушкиных рассказов. Туман оставался все таким же непроницаемым.

На самом деле у меня было ощущение, будто я потеряла все свое прошлое, а не несколько недель жизни. Люсия украла мое имя, мои деньги, мое сердце и оставила меня гнить в сумасшедшем доме. Все, что она рассказала мне, — даже имя «Люсия Эрден» — было ложью, искусно сплетенной, чтобы уловить меня в коварные сети. И я не могла вспомнить ни единого слова, ею произнесенного, или вызвать в памяти хотя бы смутное видение ее лица, если не считать кошмарного момента на пороге дядиного дома вечером в день моего побега.

Обманула ли она и доктора Стрейкера тоже? Потрясение, которое я испытала, сначала обнаружив могилу Розины, а потом прочитав ее последние письма и поняв (хотя все мое существо противилось этой мысли), что Феликс Мордаунт не только отец Люсии, но и мой тоже и что Розина умерла через несколько дней после того, как родила меня… потрясение, вызванное всеми этими открытиями, привело к тяжелому припадку, как и говорил доктор Стрейкер.

Опрометчиво приехав сюда под именем Люси Эштон, я действовала все равно что по прямому указанию Люсии.

А возможно, так оно и было. Я еще раз перечитала свое описание миссис Ферфакс — как она восхваляла доктора Стрейкера, как много всего знала про лечебницу Треганнон. Я действительно где-то слышала этот голос раньше. Миссис Ферфакс напомнила мне Люсию. И если бы я оставила завещания у Генри Ловелла, как поступил бы любой здравомыслящий человек, Люсия впоследствии могла бы завладеть документами и, выдавая себя за Джорджину Феррарс, предъявить права на поместье Мордаунтов.

Когда часы пробили десять, я снова спрятала все в тайник и погасила свечи, чтобы Белла не постучала в дверь. Над крышей напротив блестели звезды; закутавшись в одеяло, я подошла к окну и задумчиво уставилась во двор, залитый лунным светом.

Мне следовало бы кипеть от гнева и разочарования, но я словно утратила всякую способность переживать. Казалось, будто я читаю о злосчастьях какой-то совершенно посторонней женщины, которая вызывает у меня известное сочувствие, но судьба которой никак меня не касается. Я гадала, сумею ли когда-нибудь впредь чувствовать что-нибудь. Мир моего детства с матушкой и тетей Вайдой остался нетронутым, только теперь казался бесконечно далеким, словно смотришь на него в перевернутую подзорную трубу. В холодном оцепенении, сковавшем мою душу, смутно чудилось что-то знакомое.

Но все же надо решить, что делать дальше.

Можно отдать доктору Стрейкеру бумаги и дневник (предварительно вырвав из него самые откровенные страницы, посвященные Люсии, хотя ведь таковых там большинство). Тогда он удостоверится, что я говорила чистую правду.

Однако таким образом я предоставлю доказательства, что являюсь законной наследницей Треганнон-хауса (если только Феликс не изменил завещание впоследствии). Эдмунд Мордаунт будет опозорен, Фредерик лишится наследства, а доктор Стрейкер потеряет свое царство. Я могу сказать, что поместье мне не нужно, а нужны лишь моя свобода, мое имя и мой скромный доход, но разве он мне поверит? Для него гораздо безопаснее просто сжечь бумаги — без них лондонская «мисс Феррарс» не представляет никакой угрозы — и запереть меня в самом дальнем уголке клиники.