Оливер Пётч - Дочь палача и черный монах

– И часто с ним так? – спросила шедшая рядом Бенедикта.

Дочь палача пожала плечами:

– Лучше у него самого спросите. Мне иногда кажется, что я его вообще вчера только узнала.

Симон промчался по Монетной улице и мимо ратуши. На площади позади нее высились роскошные трехэтажные дома местной знати. По великолепным балюстрадам, лепнине и цветистой росписи на стенах можно было судить о благосостоянии их владельцев. Город хоть и испытал на себе все тяготы Большой войны, но советникам удалось уберечь его до нынешних времен. Вражеские армии сровняли с землей все селения в предместьях Леха, но шведам заплатили огромную дань, и Шонгау почти не тронули. И дома на рыночной площади сохранили в себе частичку величия прошлых столетий, когда Шонгау был могущественным торговым городом. Лишь потрескавшаяся штукатурка да облупившаяся и выцветшая местами краска давали понять, что город на реке переживал теперь не лучшие времена. Настоящую жизнь следовало искать где-нибудь во Франции, Нидерландах, может быть, в Мюнхене и Аугсбурге – но уж точно не в баварской глуши в предгорьях Альп.

Темнеть еще даже не начинало, однако улицы города словно вымерли. Жители заперлись по домам и грелись возле кухонных очагов или каминов в гостиных. В застекленных окнах мерцали свечи или масляные светильники. Симон свернул налево к трехэтажному дому Шреефоглей. Как только появлялась возможность, он всегда посещал любовно собранную библиотеку дворянина. Сейчас лекарь был уверен, что надпись, которую они нашли в крипте, он вычитал в его книгах. Фраза, должно быть, запомнилась ему, когда он зачитывался очередным творением.

Стучать пришлось дважды, ему открыла служанка Агнесс и приветствовала коротким кивком. За ее спиной кто-то завизжал от радости. Это Клара Шреефогль неслась к лекарю с распростертыми объятиями. После тех событий, что им пришлось пережить прошлой весной, десятилетняя сиротка, которую Шреефогли приняли под свою опеку, считала Симона названым дядей. Теперь она скакала вокруг него и хватала маленькими ручками за сюртук.

– Дядя Симон, принес ты мне что-нибудь с рынка? – кричала она. – Сушеные сливы, медовых конфет? Принес?

Симон со смехом высвободился из ее хватки. Каждый раз, когда он наведывался к Якобу Шреефоглю и в его библиотеку, он навещал заодно и Клару. При этом обычно приносил ей небольшой подарок: волчок, деревянную куколку или запеченные в меду фрукты.

– Ты как репей! Знала ты об этом? Да к тому же сладкоежка! – Он ласково погладил ее по волосам. – Нет, сегодня я ничего не принес. Сбегай на кухню, может, у кухарки найдется для тебя сушеных яблок.

Клара надулась и убежала. С витой лестницы, ведущей в верхние комнаты, донеслись шаги. Навстречу Симону спускался Якоб Шреефогль в халате и домашних туфлях. Вокруг шеи он обмотал шарф. Советник был бледен и временами кашлял. Но, когда он увидел лекаря, лицо его просияло.

– Симон! Как я рад вас видеть! – воскликнул он с лестницы и распростер руки. – В такой собачий холод радуешься любому, кто появится в этих четырех стенах и поможет развеять тоску.

– Вид у вас такой, что вам бы прилечь да хорошего врача позвать, – обеспокоенно заметил Симон. – По случаю один такой сюда и явился. Быть может, вам… – Он полез в сумку, которую таскал за собой с самого утра, но Шреефогль отмахнулся.

– Пустяки, обыкновенный насморк. Полгорода сейчас болеет хуже моего. Остается лишь надеяться, что Господь убережет детей. – Он подмигнул лекарю. – Но все равно не поверю, что вы пришли, только чтобы меня проведать. Идемте в библиотеку. Там жарко натоплено, и, если повезет, еще осталось немного этого дьявольского отвара.

Симон последовал за ним наверх, возможность выпить чашку горячего кофе придала ему прыти. Якоб Шреефогль впервые изведал вкус этого новомодного напитка не без участия лекаря. В первый раз Симон купил коричневые зерна у арабского купца около двух лет назад и с тех пор жить не мог без кофе. А вот теперь заразил этой страстью и молодого дворянина. Вместе они устраивали в его библиотеке целые кофейные вакханалии и после третьего котелка могли взяться даже за скучнейшие работы таких богословов, как Иоанн Дамаскин или Петр Ломбардский.

Симон вошел в библиотеку и огляделся вокруг. В углу пылала небольшая чугунная печка, вдоль обшитых досками стен высились полки вишневого дерева. На них плотными рядами стояли книги. Якоб Шреефогль был человеком зажиточным. Стараниями его отца их обычная гончарная мастерская стала теперь лучшим в регионе предприятием по производству керамики. После смерти отца Шреефогль-младший немалую часть сбережений вкладывал в угоду своему большому пристрастию – коллекционированию книг. И делился этой коллекцией с лекарем.