Кристина Ульсон - Стеклянный дом

– Кто-нибудь с ней связывался? Я имею в виду – с матерью.

– Нет. – Алекс отвел глаза от украшения. – Я намереваюсь сделать это завтра.

– А почему не сегодня?

– Сперва хочу посмотреть, не найдем ли мы голову и руки. Да и к чему спешить? Мать ждала так долго, что один день погоды не сделает.

Только произнеся эти слова, он почувствовал, какой болью они отдались в нем. Один день может показаться нескончаемым, как пожизненное заключение. Он сам с радостью отдал бы десять лет жизни за то, чтобы побыть с Леной еще один только день.

Как страшно терять близких…

С чуть заметной дрожью Алекс положил украшение обратно в пакетик.

– Как у тебя с сотрудниками в твоей оперативной группе? – спросил Турбьерн. – Вы сможете взять на себя такое большое дело?

– Думаю, сможем.

Турбьерн посмотрел на него с удивлением:

– А Рюд остался в твоей группе?

– Да. И Бергман. Хотя она сидит дома с ребенком.

– Ах да, черт. – Коллега ухмыльнулся. – Она забеременела от старого профессора.

Однако, посмотрев в лицо Алексу, он перестал ухмыляться.

– Турбьерн, такого рода разговоры ты можешь вести с кем-нибудь другим. Меня это не интересует.

– Однако она уже скоро должна вернуться? – Турбьерн тут же сменил тему.

– Кажется, да. В противном случае мне придется привлечь следователя со стороны. Но меня весьма бы устроило, если бы Фредрика вернулась как можно скорее – прямо завтра.

Алекс слабо улыбнулся.

– Кто знает, – проговорил Турбьерн. – Может быть, ей надоело сидеть дома.

– Может быть, – кивнул Алекс.

– Завтра? – переспросила Фредрика.

– Почему бы нет? – ответил Спенсер.

Она в удивлении опустилась на стул возле кухонного стола.

– Что-то случилось?

– Нет.

– Спенсер, рассказывай!

Он включил плиту, чтобы вскипятить воду для чая, послышался щелчок. Глядя в его спину, Фредрика догадалась: тут что-то не так.

С самого начала она понимала, что делить отпуск по ребенку пополам, как другие, они не будут. Ситуация была яснее ясного: Спенсер останется с Эвой, а младенцем придется в основном заниматься Фредрике. И вдруг все изменилось. Спенсер рассказывал ей свою историю частями. О тесте, который держал его на крючке. О жене, чьи дорогостоящие привычки он был не в состоянии оплачивать. Об ошибке молодости, которая сказалась на всей его последующей жизни. И внезапно, словно из ниоткуда, у него появились силы освободиться от всего этого.

– Если ты этого хочешь, – сказал он ей, когда она навестила его в больнице прошлой зимой после автокатастрофы.

– Если я хочу – чего?

– Если ты хочешь быть со мной. По-настоящему.

По целому ряду причин ей трудно было сразу сказать «да». Они со Спенсером встречались уже более десяти лет, и ей было трудно так сразу принять мысль, что теперь он может принадлежать ей насовсем.

«Хочу ли я этого? – спросила она тогда сама себя. – Действительно ли я хочу жить с ним, или мне только так казалось, пока он оставался недоступен?»

От этого вопроса сердце заколотилось в груди. «Я хочу. На самом деле хочу этого!»

Ее пугало, что после катастрофы он может остаться инвалидом. Ужасно было думать, что он, и без того стареющий, мгновенно превратится в немощного старика. К чему дополнительная обуза, когда она должна будет заботиться о малыше? Вероятно, он ощущал ее страх, потому что с нечеловеческой энергией работал, стремясь выздороветь. Пока он ходит с палкой, но скоро избавится и от нее.

Из детской послышались звуки – ребенок проснулся. Спенсер опередил Фредрику и пошел за дочкой. Сага редко просыпалась с плачем – обычно она сразу начинала говорить. Вернее, лепетать. Еще она надувала пузырьки слюны. Малышка была настолько точной копией Фредрики, что даже жутковато становилось.

Спенсер вернулся в кухню с улыбающейся Сагой на руках.

– Ты же сама говорила, что хотела бы выйти на работу.

– Да, конечно, но такие решения не принимаются спонтанно. Как долго ты намерен сидеть дома?

– Месяца два.

– А потом?

– Потом она пойдет в садик.

– Место в садике нам дали с августа.

– Вот именно. А до того мы еще успеем съездить в отпуск. Так что все удачно складывается – я могу пробыть с ней дома до лета.

Фредрика замолчала, изучая его изборожденное морщинами лицо. Любовь к Саге стала неожиданностью для него самого – он не подозревал, что к ребенку можно испытывать такие сильные чувства. Но ни разу он ни словом не упоминал о том, чтобы взять отпуск по уходу и сидеть дома.