Евгений Рудашевский - Город Солнца. Стопа бога

Максим не чувствовал ни радости, ни удовлетворения. Он обставил людей Скоробогатова, вытащил Диму, а главное, прошёл по всем загадкам Шустова-старшего и теперь знал, что делать дальше. И был спокоен. Возможно, на него повлияла холодная отчуждённость монастыря. Разве можно тут, в горах, чувствовать себя иначе? Разве можно найти место более подходящее для сандхьи, о которой рассказывал Джерри?

Аня, напротив, весь день была взволнована. Её беспокоил брат. Дима вернулся странный. Он будто повзрослел. В нём что-то неуловимо изменилось. И дело не в том, что он объявился с новой тростью, украшенной серебряным кольцом и ручкой в виде головы дракона, не в том, что он сменил старую одежду на более опрятную – джинсы насыщенного синего цвета, фланелевую рубашку в клетку-тартан и тонкую кожаную жилетку, – и даже не в том, что за дни плена он постригся, сбрил нелепые пучки щетины, нет. Дима теперь вёл себя иначе: с Аней общался нарочито заботливо, чуть ли не покровительственно, а на Максима смотрел с невысказанным, но ощутимым вызовом.

Раньше Максим ничего подобного в нём не замечал. Исчезли его обычная говорливость, неловкий смех, рассеянность. Дима, кажется, и сам осознавал произошедшие в нём изменения; не таясь предлагал окружающим оценить их. Впрочем, это могла быть лишь защитная реакция. Диме нужно было время прийти в себя. Он так и не сказал, чем был занят все эти дни. Где его держали, о чём с ним говорили. Всякий раз уходил от прямого ответа, но при первой возможности с нескрываемым довольством рассказал, как уже на следующий день после их расставания в Коломбо справился с зашифрованными тетрадями Шустова. Узнав, что Максиму потребовалось на это значительно больше времени, снисходительно усмехнулся.

Дима остался недоволен организованным побегом. Все уловки, от рвотных трав до разбитого стекла, назвал глупыми, а путешествие через песчаную бурю – неоправданно опасным. Верил, что Егоров и так отпустил бы его в обмен на записи Шустова. Даже заявил, что Скоробогатов пока не давал повода усомниться в своём слове, был во всём последователен и всегда предоставлял выбор.

– Последователен? – переспросил Максим. – Предоставлял выбор?

– Разве нет? Кажется, Аркадий Иванович всегда делал ровно то, о чём говорил. А говорит он всегда прямо и без обиняков.

– Аркадий Иванович…

– Да, его так зовут. Что тебя удивляет? И ведь мы могли расстаться мирно, без обид. А теперь ты отравил его людей. Надеюсь, с ними всё в порядке и никто не захочет отомстить нам или нашим близким.

– Расстаться мирно, без обид…

Прежний Дима из-под этой новой оболочки выглянул лишь один раз, когда Максим утром упомянул о тайнике в книжном шкафу. Дима сдерживал любопытство, ждал, что Максим сам перескажет ему детали. Не дождавшись, принялся с жаром расспрашивать о них. Попросил показать ему и дом в Хундере, и кабинет Шустова, и этот шкаф со встроенным весовым механизмом. Получив отказ, стал уговаривать Максима, забрасывать его упрёками, а под конец обиделся и вернулся к роли повзрослевшего, охладевшего Димы.

Максим поначалу сомневался, нужно ли открывать Диме то, что удалось найти в святилище под стопами Будды. Тогда среди разномастных реликвий Аня первая обнаружила статуэтку Инти-Виракочи – точную копию символа, изображённого Бергом на внутренней картине «Особняка», только воплощённую в камне. О ней упомянул Покачалов, когда они с Аней приехали к нему в антикварный магазин: «Видел, у Шустова была такая статуэтка. Он пытался найти ещё такие. Дал нам фотографию и сказал искать по всем барахолкам и антикварным лавкам. Но что они означают, не говорил. Искал их по всей Европе» . Чёрный базальт, конец восемнадцатого века. Тяжёлая, двадцать сантиметров в высоту. Сохранившаяся не в лучшем виде: с отбитыми руками, сколотым солнцем на голове, размытыми узорами на груди, шее, лице и сглаженными до неразличимости узорами на спине – их присутствие едва угадывалось по общему контуру.

Возможно, Покачалов говорил о другой статуэтке, тут Максим не мог утверждать наверняка. Однако не сомневался, что под витринное стекло в затемнённом святилище посреди Нубрской долины отец спрятал именно Инти-Виракочу, изображение которого встречалось почти на всех исследованных памятниках из приходной книги коллекционера. Смесь бога-Солнца и бога-Творца из пантеона инков. Отец придавал ему исключительное значение, считал чуть ли не главным символом Города Солнца, в существование которого верил так отчаянно и слепо.