Александр Преображенский - На воре шапка горит

— Ну дайте я хоть на велосипеде поеду. — Митя решил больше не спорить с этими идиотами.

— Э — э, нет, — засмеялся Кобзарь. — Велосипед вот он поведет, а мы с тобою за ручку пойдем.

— Ну идемте, — вздохнул Митя. — Если уж вам так хочется.

— Мы с Тамарой ходим парой, мы с Тамарой санитары, — решил пошутить Кобзарь, перехватывая Митину руку повыше локтя более удобным для себя образом.

— Я думал, его Виктором зовут, — поддержал шутку Митя.

— От коз — зел, — взорвался Кобзарь и сильно тряхнул Митю за руку. — Иди давай. Шутить он мне тут будет.

Задержанный больше не сопротивлялся и даже не возражал, когда его вели под тревожными взглядами дачников по линиям поселка. Однажды малознакомая Мите женщина, которую он помнил в лицо, но не знал ее имени, крикнула вслед конвоирам.

— Что натворил — то? За что вы его тащите?

— Есть за что, — обернулся Кобзарь, но больше ничего не добавил.

Так что о причине своего странного пленения Мите приходилось только догадываться.

Очутившись перед входом на Митин участок. Кобзарь сразу стал дергать калитку, не отпуская пленного.

— Щеколду с другой стороны поверните через верх, — посоветовал Митя.

Кобзарь молча, хоть и недовольно засопев, послушался совета.

Любовь Андреевна пропалывала морковку. На шум она обернулась, еще не вставая с низенькой скамеечки, и с пыльной от рыхления сухой почвы тяпочкой в руке. Так с этой тяпочкой она и встала и пошла навстречу, когда заметила, что какой — то мужик волочет за руку ее внука.

— Вот, — Кобзарь выхватил из кармана Митин блокнотик и потряс им в воздухе, — здесь все! Для милиции этого хватит.

— Ба, да не слушай ты его, нет там ничего, — спокойно сказал Митя.

— Так, я хочу знать, в чем вы обвиняете моего внука? — решительно выпрямившись и держа тяпочку у пояса, словно боевой тамагавк, потребовала Любовь Андреевна. — Виктор, Виктор, в чем дело?

— Любовь Андреевна, он вам лучше объяснит, — кивнул на Кобзаря сторож.

— Я объясню, я объясню, — напористо закивал Кобзарь. — Я вам объясню, что ваш внук наводчик. Здесь все, — и он опять помахал в воздухе Митиным блокнотиком.

— Ну так покажите, что там у вас «все», что вы все машете? — повысила голос Любовь Андреевна и сделала шаг к Кобзарю.

— Э — э, нет, — отскочил на два шага тот. — Этого я вам в руки не дам. Потому что здесь все.

— Да нет там ничего! — крикнул Митя даже с насмешкой.

— Е — эсть, е — эсть, — подмигнул ему Кобзарь, — это ты сейчас хорохоришься.

— Либо вы сейчас же покажете мне, что там у вас за бумажка, — вскипела Любовь Андреевна, — либо выметайтесь отсюда! Это частная собственность! Участок приватизирован!

При этом тяпочка поднялась уже до уровня плеча.

— Хорошо, хорошо, я читаю, — сбавил напор Кобзарь. — Вот первая страница, здесь написано: «4—я линия, десять — эл, восемь — эл, четырнадцать — эл, одиннадцать — эм»…

— Что за бред? — прервала Любовь Андреевна.

— Вы не поняли? — улыбнулся Кобзарь. — Ваш внук — наводчик, числа — это номера дач, он намечал их для своих сообщников.

— Что за бред? — повторила Любовь Андреевна. — Митяй, это твое творчество?

— Мое, — кивнул Митя.

— Видите, даже не отказывается, — обрадовался Кобзарь.

— Митя, зачем? — удивилась бабушка, — Что это за шифр? Десять, восемь, эл, эм?

— Это не шифр. Числа — действительно номера дач. Буква «эл» — значит «Лада», а «эм» — «Москвич».

— Он и у меня покрышку украл с «Запорожца», — раздался от ворот скрипучий голос.

При наступившей после этого тишине в калитку просочился Панкратов. Боевая тяпочка в руке Любови Андреевны медленно опустилась.

— Попался, голубчик, — злорадствовал старикан, на котором по такому торжественному случаю даже появился пиджак с орденской планочкой над левым нагрудным карманом. — Только в сарай за маслом на минутку зашел, а он уже у меня колесо свистнул. На ходу подметки режет, орелик.

— Вот! Вот! — чуть не запрыгал Кобзарь. — Вот слово истины.

— Митяй, как это все понимать? — не спросила, а взмолилась бабушка.

— Да не воровал я у него колесо! — возмутился Митя. — Наоборот, Дантес его стащил, а я нашел и вернул.

— Ты б еще Пушкина приплел, — посоветовал Кобзарь.

— Какой Дантес? Ничего не понимаю, — растерянно бормотала Любовь Андреевна.

— Собака Дантес!

— Ну ясно, — не унимался Кобзарь. — Дантес — собака, а он ни при чем.

— Да при чем тут я?!

— Ни при че — ом, ни при че — ом, — нараспев издевался главный обвинитель. — Ты Пушкина не убивал, ты только покрышки воруешь.