Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель

– Иван Дмитрич? – Миша спросил у дежурного, вопросом узнавая всё и настроение, и на месте ли, и занят ли.

– Беседует со вчерашним задержанным.

– Это которого вчера взяли на месте преступления?

– Его.

– А что с ним? Дело ясное и понятное, – Жуков пожал плечами.

– Оставьте, господин Путилин, жизнь есть зло, – отмахнулся с какой—то в одно и тоже время жестокими нотками в голосе, с другой небрежной обречённостью незнакомец, – сколько бы вы меня не убеждали, какие доводы не приводили, я останусь при своём мнении. – Правая сторона лица мужчины исказилась, ноздря раздулась, и он повторил, – жизнь есть зло.

– Знаете, сколько раз в стенах этого кабинета, – Иван Дмитриевич поднял руку, и указательный палец прочертил в воздухе круг, – я слышал подобные сентенции? И что удивительно, каждый раз в оправдание какого—нибудь злодеяния. Вот вы не хотите называть своего имени, ваше право оставаться, так сказать, инкогнито, но увы, сей факт не избавляет вас от наказания за свершённое.

– Я и не жду снисхождения, – незнакомец вальяжно откинулся на спинку стула, заложил ногу на ногу и обхватил колено замком сплетённых холённых пальцев с аккуратно постриженными ногтями.

– Как я понимаю, вы хотите попасть в места, куда вас отправят нести наказание, так сказать безымянным?

– Отчего же? – Мужчина не выказал удивления. – Я объявил себя Иваном Ивановым, надеюсь, этого достаточно? – И на лице заиграла улыбка с некоторой хитринкой.

– Повторюсь, ваше право, – Иван Дмитриевич с нескрываемым интересом смотрел в глаза незнакомцу, – я не буду настаивать на открытии вашего настоящего, но поверьте узнать его не составит труда.

– Как говорится: «Хвалящийся хвались о Господе. Ибо не тот достоин, кто сам себя хвалит, но кого хвалит Господь».

– Нет, господин Иванов, я не привык бахвалиться. Кстати, это самая скверная из черт – ставить себя выше собеседника.

Мужчина молчал.

– Вот вы, любезный господин Иванов, пытаетесь предстать передо мной в образе эдакого простака – рабочего, а на самом деле таковая роль вам удаётся, но как артисту из массовки, а значит, вы не из того сословия, к которому пытаетесь себя приписать.

– Любопытно было бы послушать, – незнакомец подался телом вперёд, едва не касаясь грудью стола, – что вы готовы рассказать обо мне, – в глазах мелькнули искорки детского веселья.

– О вас?

– Да, обо мне.

Путилин поднялся с кресла, обошёл стол и остановился напротив человека, назвавшегося Ивановым, с такой внимательностью начал рассматривать с головы до пят, что у незнакомца сошла с губ улыбка и исчезли из глаз искорки.

– Я слушаю, – нетерпеливо произнёс сидящий.

– Возраст, – Иван Дмитриевич взялся за подбородок, – двадцать пять – двадцать шесть лет, судя по одежде, вы с год начали вести неподобающий вашему воспитанию образ жизни.

– Подобающий, неподобающий, кто знает? – Нахмурился незнакомец.

– Вы воспитанный человек, господин Иванов, так что попрошу не перебивать.

– Извините за горячность, просто ваши слова, – он пожал плечами, – применимы к половине жителей столицы и не несут ничего кроме пустоты. Ещё раз простите, больше такого не повторится.

– Ваша одежда довольно поношена, но вы содержите её в надлежащем виде. Постоянно чистите и, когда выпадает оказия, даже гладите её. Воротничок рубашки чист, вы не привыкли, чтобы вашей шеи касалась грязь. Не смотря на состояние костюма, вы следите за руками, они ухожены. На них нет ни рабочих мозолей, ни капельки грязи, я думаю, недавно вы обрабатывали ногти пилкой. Вы не привычны к тяжёлому труду, воспитывались, скорее всего, в семье… – Иван Дмитриевич замолчал, но через секунду продолжил, – где были единственным ребёнком. Рано лишились матери, в каком возрасте не могу сказать, но, наверное, вам было около десяти. О хорошем воспитании говорит то, что вы употребляете к месту цитаты, допустим, последняя была из Второго Послания Римлянам, да и речь ваша c некоторыми особенностями произношения не простолюдина с рабочей улицы, а человека, воспитывавшегося в Москве. К тому же туфли стары, но сделаны, видимо, на заказ. Вы с ними не расстаетесь из—за удобства и готовы тратить на ремонт последние деньги, а не покупать новые.

– Браво, но, – самодовольство так и искрилось вокруг человека, назвавшегося Ивановым, – что могут рассказать старые туфли? Из них паспорта не извлечёшь.

– Простите, но вы не правы, – уголки губ Путилина поднялись в улыбке, – посудите сами. – Иван Дмитриевич театрально помахал в воздухе рукой, словно подбирал подходящее слово к идущей в жизни мизансцене. – на одежде вашей нет ни единой метки, да, если бы и были, то платье могло принадлежать другому человеку.