Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель

Алондумал о превратностях жизни, ведь с майором Кулябко они встретились в первый раз лет пятнадцать тому, в небольшом местечке, что в Минской губернии, где стоял 119 Пехотный Коломенский полк, в котором проходил службу тогда ещё подпоручик Николай Александрович Кулябко при батальонном командире подполковнике Бохане. Как он умудрялся выглядеть великосветским франтом, была загадка, ведь жил он только на своё армейское жалование, не получая ни полушки от старушки матери, едва сводившей концы с концами в маленьком именьице под Тулой с десятком крепостных душ.

В то время и Алона звали совсем по—иному, это он став сыскным агентом узаконил фамилию Шляйхер, хотя хотел выправить паспорт на имя Леонида Шахова, но увы, всё, что хочется, не всегда исполняется.

Сыскной агент неоднократно приезжал по службе в участок Петербургской части, где верховодил майор Кулябко. Алон хорошо помнил армейскую жизнь маленького местечка —кутежи, волокитства, картёжные «бои» за полночь и племянницу Авиву, которую соблазнил привлекательный батальонный адъютант и которая не вынесла позора в виде растущего живота и бросилась в мелководную речку. Николай Александрович так и не признал худосочного дядю, ему все мужчины местечка казались на одно лицо – длинный нос, куцая бородёнка, чёрные волосы, словно намазанные сажей и своеобразный говор, над которым потешались офицеры полка.

Пристав к одновременному счастью и несчастью сыскного агента оказался в участке.

Скрежетнув зубами и приклеив к лицу слащавую улыбку, Алон Шляйхер шагнул в кабинет.

В десятом часу, когда солнце яркими лучами остановило взор на грешной земле, к пустырю, что отнюдь не украшал улицу Плуталова, подкатил экипаж, запряжённый тройкой резвых лошадей. Даже они, гарцевавшие на месте, показывали окружающим, что подъехал человек с тугой мошной и замашками не меньше королевских. Вслед за первым подъехал второй, попроще и не столь резвых лошадях.

Экипаж качнулся и на землю ступил сапогом из мягкой кожи коренастый мужчина, скорее довольно старых лет, нежели средних, в расстёгнутом пальто, в разрезе которого виднелась жакетка с блеснувшей на животе толстой золотой цепью. Сошедший обернулся и подал руку совсем молоденькой даме в короткой соболиной шубке и шляпке, не сочетающейся с верхним платьем.

Мужчина с минуту постоял, подбоченясь, на лице появилось недовольное увиденным выражение на лице. Он обернулся к молодой даме и тоном, словно свысока, произнёс:

– И это она? То бишь землица и есть? – И громко проворчал, повернув голову в сторону. – Ванька, подь сюда, подлец,

– Папа, – капризно скривила губки барышня, произнеся слово на французский манер, делая ударение на последнем слогу, – фи, папа, сколько раз вам говорить, чтобы вы не употребляли таковых выражений. Вы же…

– Тсс, – отмахнулся, как от назойливой мухи, мужчина, – Ванька, – уже с гневом в голосе рявкнул и засопел.

– Туточки я, – тот, кого назвали Ванькой, на полусогнутых подбежал к хозяину, – что изволите?

– Ты говорил, что земля здесь во, – он развёл руками в стороны, словно хотел кого—то обнять, – а она во, – и руки снова упёрлись в бока. – Что ты мне голову морочишь? За что я заплатил? За этот пустырь? И что тут, на задворках самой столицы, я жить буду?

– Папа, – повысила голос барышня, – вы подарили землю мне и обещали мне дом здесь построить.

– Подарил, обещал, – голос стал тихим и примирительным.

– Так вот, мне здесь нравится и больше не орите на Ивана, пусть начинает строить дом.

– Ужежели ты так хочешь, так тому и быть.

– Папа, вы можете быть милым, когда хотите.

Из дома, что был угловым на улице, в окне второго этажа виднелся тёмный силуэт, то ли высматривая, что там творится рядом, кто там шумит, то ли просто стоял человек без определённой цели.

– Смотрит? – Тихо произнёс надворный советник Соловьёв, игравший роль купца, всё—таки не стерпевший, а украдкой посмотревший на окна Матрёниного дома.

– Смотрит, – совсем тихо ответил сыскной агент Сергеев, играющий роль купеческого помощника.

– Хорошо, – Иван Иванович облизнул губы и тут же громко, словно выказывая новую волну недовольства, – эх, Ванька, я же наказывал не на отшибе дом строить будем, чай в столице проживать моя душечка будет, – и он посмотрел на барышню, – а для неё…

– Папа, – снова на французский манер, – вы подарили мне землю?

– Да я…

– Вот, папа, и стройте дом, тем более, что здесь проживать буду я, – она слишком громко произнесла «я».