Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, февраль

– Никифор Михалыч, как же все—таки вас угораздило пойти на преступную тропу.

Синицын, пощипывая усы пальцами, произнес с какой—то усмешкой:

– Куражу в службе мало, вот и захотелось разнообразить.

– Странный вы человек, были слушателем университета…

– Был, – поднял глаза околоточный на Путилина. – был, но рылом не вышел.

– Зачем же так? Ведь не в последних рядах были?

– Зато без штанов и корки хлеба.

– Нашли ж свою стезю.

– Нашел, но до сих пор ненавижу.

– А зачем служили?

– Не хотелось брюхо к спине привязывать, а на хлеб еще и масло мазать.

– Понимаю.

– Что вы можете понимать, сидя в таком кабинете,? – он прочертил круг в воздухе, – небось всегда сыты и одеты.

– Отчего же, – невозмутимо сказал Путилин, – и у меня живот от голода сводило, но я за кистень не хватался, а начинал с писарей и продолжил обучаться, чтобы сдать экзамены за полный гимназический курс, двадцать лет тому получил первый чин – коллежского регистратора, а теперь вот статский советник. Пошел служить, как велела совесть Государю и Отечеству.

– Легко рассуждать…

– Да, легко, не делая ничего, а только питать одно недовольство, – прервал Синицына Иван Дмитриевич, – каждый строит свою судьбу или хотя бы пытается.

Околоточный насупился и умолк, его больно кольнули слова Путилина, больше он не проронил ни слова вплоть до возвращения Василия Михайловича. Никифор Михалыч сгорбился, словно древний старик, и не поднял головы, уставившись на руки в железе. Было видно, что гложет его отнюдь не раскаяние, а жалость, что так глупо попался.

Иван же Дмитриевич продолжил писать очередную бумагу градоначальнику о пополнении сыскной полиции новыми агентами, невозможно справиться с двадцатью двумя сотрудниками со всеми преступными проявлениями в столице, тем более, что приставы всякое дело стремятся отдать в руки сыскного отделения, при этом говоря, что оно создано для искоренения и борьбы.

Часа через четыре вернулся Василий Михайлович, Синицын так и продолжал сидеть, ни разу не шевельнувшись. За это время Путилин выпил три стакана чаю, который предлагал арестованному, но тот либо делал вид, что не слышит, либо ушел в мысли, которые не давали покоя.

– Задал ты, Никифор, нам задачку, – Орлов так и продолжил обращаться к околоточному на «ты», – два ведра хронометров, два, у писаря рука заболела переписывать, а бумажников, – махнул рукой Орлов. – не счесть и среди них, между прочим, убитого на Обводном канале Петра Петрова, – только при этих словах поднял невидящий и непонимающий взгляд околоточный, – не помнишь его, Никифор?

– А?

– Не помнишь, как на Обводном убивал?

– На Обводном? – К Синицыну возвращалось осмысленное выражение. – На обводном? А как же, – веселым голосом, не вязавшимся с минуту назад еще бывшим непонимающим взглядом, произнес околоточный, – что скрывать, если докопались. Ну было, ну и что. Подумаешь, палицей по темени и нет букашки.

– Разговорился?

– А что молчать? Меньше получу, законы я знаю.

– А это, – Орлов положил на стол два свертка: одни, завернутый в платок он разворачивать не стал, а сразу взялся за второй. Синицын безучастно на них взглянул и отвернулся, – Иван Дмитрич, это шарф и дубинка, по виду новая, – Путилин удивленно посмотрел на штабс—капитана, – старая Жукову досталась. – начальник сыска хмыкнул и кивнул головой, – а здесь, – Василий Михайлович начал разворачивать платок, – ровно семь тысяч, – и повторил еще раз, – ровно семь тысяч рублей. – У Ивана Дмитриевича забилось сильнее сердце, он затаил дыхание, можно попробовать двумя ядрами попасть в одно место, вдруг да сработает, и потом, глядя в глаза штабс—капитану медленно произнес:

– Василий Михайлович, а где список номеров ассигнаций, который нашли в кармане у Ильешова?

Синицын вздрогнул и затаил дыхание.

– Сейчас принесу.

– Надо сверить.

– Не трудитесь, это они. На Курляндской я побывал, когда Дорофей сказал, что помогает в покупке трактира, я не придал внимание этому факту, а потом семь тысяч, это жалование за семнадцать с половиной лет, вот и стало меня точить, как червь изнутри. Что можно взять быстро и без опаски, я не знал, что там сам Ильешов окажется, дверь открыли потому, что в мундире был. А когда Дорофей назвал мое имя, то пришлось и детей заодно, зачем лишние свидетели. Я ж в детстве при бойне несколько лет жил и сноровка у меня, так что быстро их… И минуты не прошло.