Инна Бачинская: Темный ангел одиночества

Евгений был высокомерен, малодушен и нерешителен. Антураж играл свиту короля, а король был слабый. Леди-деньги вдруг позвонила и сказала… И мгновенно воссияли свет и радость. Лишь бы не передумала. И по традиции он шел к Марте… сказать, что он… что они по-прежнему вместе. Повиниться, склонить непутевую голову, получить прощение. Припасть.

Вой повторился ближе и, кажется, сзади. Евгений резко обернулся, всматриваясь в мельтешащий снег. Кругом закипало невообразимое – крутился снежный смерч и толкал в спину. И вой! Евгений вспомнил, что бездомные собаки нападают на людей, что-то такое он где-то читал. Вой раздался снова, завыли совсем близко, в несколько глоток, явственно, протяжно, угрожающе. Евгению померещился стягивающийся круг тварей с задранными к небу оскаленными мордами, и он тяжело побежал, как ему казалось, назад к воротам. Бежать было трудно, он ослеп, задохнулся и упал на колени. И тогда закричал. Крик его был слаб и немощен. Он почувствовал, как его толк-нули в плечо, отшатнулся и попытался встать, опираясь на руки. Его снова толкнули, мелькнула крупная лобастая голова. Он видел, как подтягиваются из пелены бесшумные серые тени.

«Безумие… безумие… нелепость… да что же это…» – бормотал Евгений. Он взмахнул рукой, отгоняя зверя, и тот, зарычав, вцепился в рукав дубленки. Евгений увидел длинные желтые резцы, почувствовал горячее нечистое дыхание на своем лице и потерял сознание…

Сквозь обморок он слышал выстрел, громкий визг, крики и отборный сочный мат, показавшийся ему музыкой. Его схватили за грудки и оторвали от земли.

– Живой? – рявкнули басом и дохнули густым перегаром.

– Живой, – хотел сказать Евгений, но голос ему не повиновался. Ноги тоже ему не повиновались, и он ухватился за здоровенного мужчину в распахнутом тулупе.

– Стоять можешь? – спросил мужчина. – Думал, не успею! Аж дух вышибло, так бег! Здоровый, зараза! – Он пнул валенком тушу зверя.

– Это волк? – пролепетал Евгений.

– А кто его… темно ж. Может, и волк. Или собака. Тут собак полно, одичали, жрут друг друга. Зимой жрать нечего, сам понимаешь. Они и жрут. Считай, повезло! А вы чего тут ночью? Дня мало?

– Как-то так… – промямлил Евгений. Ему показалось глупым рассказывать этому человеку о традиции .

– Приспичило?

– Ну… да.

– Бывает. Пошли!

– Куда?

– Ко мне! Чайку примем за спасение, отойдешь, баба твоя там сама не своя.

– Кто? – не понял Евгений.

– Кто? – повторил мужчина. – Женка твоя… или кто она тебе. Прибежала… Дверь стукнула, я аж вскинулся – неужто не запер? Тут ухо надо востро держать. Вбегает и кричит, там волки напали! Скорее! Я за ствол и ходу!

– Женщина?

– Ну. Я и побег. Успел, слава богу.

– Но я… право… – пробормотал Евгений, присматриваясь к мужчине, думая, что классический делириум тременс [4]налицо. Но… почему женщина? Опытные люди утверждают – зеленые черти, а не женщина.

– Идешь? Там разберемся. Ух и накатим сейчас! За спасение! Тут чаще за упокой, а мы за спасение. Во как привалило, живую душу спасти. За свои грехи рассчитался, какие ни есть, все разом!

И Евгений потащился следом за спасителем, щупая прокушенный рукав, прикидывая, а не придется ли теперь вкатывать сыворотку от бешенства.

В сторожке было тесно и очень жарко. В буржуйке ярко полыхали сосновые дрова. Пахло смолой.

– А где ж… баба? – удивился мужчина. Он шагнул за занавеску, пошуршал там, вышел с растерянным видом. – Ушла? – Он озадаченно уставился на Евгения. – Может, в машине?

Евгений позвенел ключами от машины.

– Чудеса, да и только! – сказал мужчина. – Садись!

Лепет Евгения, что он за рулем, хозяин в расчет не принял. Сказал коротко:

– Утром и поедешь! А сейчас стресс снимем. Не-е-е, ты мне теперь вроде как крестник, я тебя просто так не выпущу. Знаешь, как здесь одному… я, правда, привык, а поначалу – не приведи господь!

– Так куда ж она делась? – пригорюнился он после третьего стакана, свесил голову, подперся рукой. – Прибежала, как ангел, вся белая, волос рыжий, глаза такие… как огнем полыхают синим… кричит: там человека убивают!

Евгений не отвечал. Он пьянел мгновенно даже от благородных напитков, а напиток в сторожке был самопалом жуткого сизого цвета и запредельной крепости. Он откинулся на скамью, не успев закусить салом с хлебом и луком, и вырубился. Мужчина посмотрел с сожалением, даже презрительно. Налил себе снова. Выпил. Крякнул. И задумался о жизни, о ее бренности, о непознаваемом, которого навалом, особенно в ночь перед Рождеством, да еще в таком месте. Плодом раздумий был вывод о том, что баба эта… то есть женщина… даже не женщина, а дух… и было оно ангелом-хранителем этого слабака. Некоторое время он рассматривал храпящего Евгения. Дубленку тот так и не снял, шарф сбился за ухо, рот некрасиво приоткрылся. Храп был не молодецкий, как храпели мужики в семье спасителя, а какой-то скулящий, с присвистом. Слабак, подумал мужчина. И вот этому назначен такой ангел! Рыжий, с синими глазами! А какой ему самому ангел назначен? Какой-нибудь задохлик. По закону компенсации. Во-во! Этот по слабости все время нарывается, ему и ангел сильный полагается, а ему… мужчину звали Слава, а ему, Славе… то-то и оно. Он посмотрел задумчиво на свои пудовые кулаки, перевел взгляд на ружье… Он и сам в случае чего. Еще и ангелу подмогнуть сможет в случае чего… правда, он сам… этот, как его… агностик, но черт… то есть, кто ж его знает… может, и существуют… они . И он, Слава, своими собственными глазами… сподобился… вот!