Игорь Сидоров - Никогда. Высокие технологии, любовь и смерть в холодной стране

Машка, однако, смотрела на дело иначе. Во-первых, по образованию она была историком. Любила сопоставлять факты, выводить закономерности. Во-вторых, ещё в школе открыла для себя запрещённых тогда Солженицына, Джиласа, Восленского.

А началось всё с её деда.

В школьные годы Иван видал этого старика частенько. Тот каждый день вышагивал по переулкам – спина прямая, без палки, руки за спиной. Считал, если проходить в день не меньше десяти километров, доживешь до ста лет.

Был он сух, горбонос, кожа – смятый пергамент. Длинные суставчатые пальцы всё время крупно тряслись. Чтобы взять вилку, дед придерживал правую руку левой. Вилка падала, он оглашал дом проклятиями.

Семейная легенда гласила: неизлечимая дрожь – с гражданской. Воевал дед с басмачами, попал в плен, его жестоко пытали, подвешивая за руки. Как-то старикан подмигнул Ивану:

– Хочешь фокус?

Достал чекушку, велел налить стопку. Долго приноравливался, – как ухватить, чтобы не пролить. Молодецки хлопнул, вытянул руки.

– Гляди!

После стопарика пальцы были абсолютно неподвижными.

Подлинная история деда была страшнее легенды о басмачах.

Однажды, когда Машка училась в девятом классе, дед захотел с ней поговорить.

Он вытянул руки и спросил: «Думаешь, басмачи пытали? Нет, внучка, это органы».

Взяли его как участника какого-то заговора. На допросах били резиновым шлангом, подвешивали за руки. Потом, удивительное дело, выпустили. В сорок первом дед пошёл добровольцем, в сорок пятом загремел в лагерь: брякнул, что студебеккер – хорошая машина. Такое считалось антисоветской агитацией. Отсидел девять лет и никогда уже больше не говорил ни о войне, ни о лагере. А внучке решил открыться.

Машка была абсолютно советской девочкой: собрания, политинформации, вахты памяти. Деду не поверила: такого не может быть. Насупившись, слушала, как брали ночью, как тащили волоком, били, подвешивали на крюк.

На следующий день на переменке отозвала в угол подругу Ольгу, первую книжницу класса. Через несколько дней та, таинственно подмигивая и оглядываясь, сунула Машке пакет. Слепую машинописную копию «В круге первом» Солженицына Машка одолела за несколько ночей – таясь родителей, с фонариком под одеялом. Родители не одобрили бы чтение антисоветской литературы.

Ещё через неделю она пришла к деду и спросила: «Деда, как жить теперь?». Старик ответил: «Молча. Я же живу». И через год умер от рака.

Когда они поженились, Машка рассказала эту историю Ивану. «Так зачем он тебе открылся, если всю жизнь молчал?» – «Чтобы советской дурой не выросла. Я и не выросла» – «Хорошо, что нам другие времена достались» – «А вот и нет, Ваня. Об этом он особо предупреждал. Не будь, сказал, наивной. Зло не исчезает. Оно просто меняет облик».

Так и жила она, ненавидя телевизор с его истеричными ток-шоу, саркастически комментируя каждое идиотское решение депутатов Думы. Иван внутренне соглашался, мысленно иронизируя: меньше страсти, Машенька. Вредно для нервной системы.

И вот – впервые Машка приложила свои политические взгляды к семейному делу. Результат Ивану не нравился.

– Маш, я же их просто использую, – принялся объяснять он. – Обниматься с ними не собираюсь. Просто хочу честно выполнять обязанности гендиректора. Надо в коридорах власти кланяться – поклонюсь. Надо с олигархом виски пить – буду пить. Я должен получить результат, иначе какой я директор! Они для меня – инструменты. Пришло время – я их достал. Обычное дело.

– Смотри, как бы они тебя не достали, – усмехнувшись, сказала Машка. Коли с ними связался – жди чего угодно. Хорошо хоть, кагебешника этого, Джо, додумался не подтягивать. А то совсем дело дрянь было бы.

Иван посмотрел в глазок видеокамеры, нажал кнопку, назвал себя. Замок щёлкнул.

В прежние времена возле входа стоял фанерный киоск, в котором вечно дремал сапожник-ассириец. Резная дореволюционная дверь была тогда искромсана трудящимися, вместо стёкол – взбухшая фанерка.

Киоска давно нет. Дверная резьба тщательно восстановлена. Сквозь тонированные стеклопакеты не видно ровно ничего. Родовое гнездо Сильвенко снова функционирует.

Лестницу узнать было невозможно. Мраморные ступени. Ажурное чугунное литьё. Ковры. На площадке второго этажа встретил молодой человек – пиджак оттопыривается слева.

– Извините, – вежливо, быстро охлопал Ивана.

Да Силва поседел, слегка сгорбился. Глядел пронзительно. Руку протянул.