Сергей Степанов-Прошельцев - Уроки «химии». Из жизни условников

Но государственная политика перевоспитания по отношению к блатарям, которых власть называла «социально-близкими», в отличие от политических заключённых, была профанацией. В стране студенело, гайки затуживали. А уголовники чувствовали себя, как чистоводные рыбы. Десять тысяч блатных, которые вышли из тюрем раньше времени, совершили двадцать тысяч мокрух и сорок тысяч гоп-стопов. Но командирство и идеологи перековки и в ус не дули.

У истоков перевоспитания трудом стоял Максим Горький. Когда-то он писал: «Когда труд – удовольствие, жизнь – хороша! Когда труд – обязанность, жизнь – рабство!». Но вскоре сам же себя и опроверг. Взял и воспел труд рабский, подневольный. Это была ложь в четырех измерениях: и самому себе, и зэкам, и тем, кто их охранял, и вообще — всему честному миру. Это была величайшая ложь в истории человечества.

В июне 1929 года Максим Горький наведался на Соловки, не обошёл стороной и Соловецкий лагерь особого назначения – СЛОН. Он беседовал с многими из зэков, выслушивал их жалобы, но практически никому не помог.

Особую благодарность «Буревестник» высказал соловецким чекистам: «Я не в состоянии выразить мои впечатления в нескольких словах. Не хочется, да и стыдно (!) было бы впасть в шаблонные похвалы изумительной энергии людей, которые, являясь зоркими и неутомимыми стражами революции, умеют, вместе с тем, быть замечательно смелыми творцами культуры».

А что же о настоящих творцах культуры — поэтах, писателях, художниках, философах, музыкантах, актерах? Тех, кто томился в застенках инквизиторов? Что сказано о разграблении монастырей и церквей? Да, по сути дела, ничего вразумительного.

Командировка Горького (её ещё называли инспекторской проверкой) на Соловки имела, прежде всего, пропагандистскую подоплеку. Перед этим в Великобритании вышла книга белого офицера Созерко Мальсагова «Адский остров», совершившего дерзкий побег с Соловков. И вся Европа вздрогнула от ужаса. Большевикам нужно было ответить на удар по их людоедской идеологии. «Буревестник революции» как раз и подходил как нельзя лучше к этой роли. «Защитник униженных и оскорбленных» – сей титул он присвоил себе сам – должен был в пух и прах разколошматить наглую «фальшивку».

Горького ожидали на Соловках как манну небесную – как спасителя и заступника, но заступника в нём не нашли. Не то задание имел, да и чекисты усиленно прятали всех, кто хотел ввести писателя в курс дела, познакомить его не с показушной, а с изнаночной жизнью лагеря, кто не боялся сказать правду. Таковых отправляли на дальние этапы, навели относительную чистоту в лазарете…

Увы, с повальной показухой ничего не вышло. Горький своими глазами видел, как на Поповом острове погрузку парохода «Глеб Бокий» вели заключенные, одетые в мешки с прорезями для рук и ног. Но… «Буревестник» сделал вид, что ничего крамольного не заметил..

20 июня 1929 года писатель вместе с женой своего сына Тимошей сошёл на пристань в Бухте Благоденствия. Злоязычники пустили такую байку, что Горький и с ней был близок – это, кстати, трудно опровергнуть, поскольку одна из внучек (или дочек) «Буревестника» была точной его копией. Надежда Пешкова была вся «кожаная» – кожаная фуражка, кожаная куртка, кожаные галифе (подарок Генриха Ягоды, который, кстати, тоже числился в её любовниках). Их повели в общежитие, но Горький с невесткой не зашли ни в одну комнату. В санчасти гостей встретили врачи в белоснежных халатах. Больных не наблюдалось – зэкам болеть не положено. Доходяг накануне расстреляли, чтоб не портили общий пейзаж. В карцере закоренелые архаровцы… читали газеты. И тут Горький тоже «не заметил», что один из них держал газету «кверху ногами».

Самый пронзительный, самый позорный эпизод, согласно устным рассказам соловчан, произошел в детской колонии.

– Дедушка, – выступил вперед четырнадцатилетний мальчишка. – Все, что тебе показывают, – это неправда. Хочешь, я тебе кое-что расскажу?

Горький остался с ним наедине. Подросток битый час живописал все «прелести» жизни в Соловках. Под конец сказал:

– Если ты меня не возьмешь с собой, меня сегодня же прикончат.

Горький не взял. Взять он не мог – таких полномочий у него не имелось. Вышел с опухшими от слез глазами. И… поехал на дачу к начальнику лагеря, пригласившего писателя пообедать. Судьба мальчишки по сей день неизвестна.

После возвращения в Москву Горький опубликовал в «Известиях» и в журнале «Наши достижения» статьи о Соловках. В них прослеживалась одна-единственная мысль: Соловками на Западе стращают зря, там – всё в цвет, всё – полный улёт. Среди узников СЛОНа ничего, кроме раздражения и возмущения, это не вызвало. Они грозились расправиться с «Буревестником, показать ему кузькину мать.