Сергей Степанов-Прошельцев - Уроки «химии». Из жизни условников

Хрясь! Довольно болючий удар в плечо, которое сразу заныло.

– Выходи! Руки в гору! На землю!

И тут же градом обрушились точно выверенные удары в болевые точки. Лупцевали всем гамбузом. Под ребра, в голову, по почкам. Обычная ментовская отоварка. Иначе не бывает. В этом они мастера – всемером на одного. Причём бугаи, как на подбор.

– Хорош, не надо делать жмура! – раздался грозный окрик усастого старшого.

Он говорил с кем-то по рации:

– Порядок – сто процентов! Мы его упаковали! Сейчас отправим в Пермь на вертушке…

«В Пермь?» – удивился Санлеп. – Но почему туда? Почему не в Москву? Или в Ригу? Одна нелепица сменяла другую. Какие-то фигли-мигли – совершенно непонятные шутки. Впрочем, всю эту тягомотину шутками назвал бы только насквозь шибанутый.

По лицу Санлепа текла кровь. Нет, его определенно спутали с кем-то другим. То, что случилось, случилось не с ним.

По идее, Санлепа должны были закрывать вместе с Хмырём. Сразу, на месте. А потом предстоял дальний этап в Латвию – в тот лагерь, откуда он прибыл. Правда, говорят, что в последнее время из экономии денег провинившихся «химиков» пе реводят в ближайшие колонии. Но почему его перевод обставлен с таким шиком и с таким почётным караулом? Неужели ещё какое-то чужое дело шьют?

– Вы, часом, не ошиблись? – сказал он распухшими губами. – Что-то у вас вперегиб. Моя фамилия – Рябинин, зовут Александр Васильевич. Год рождения…

– Ты-то нам и нужен, дружок, – прервал его командир. – Как и твой подельник.

Субтильный айзер лежал рядом, бревно бревном, и тоже в браслетах. Какой-то просветлённый. Только потел, как редька, которую круто посолили. Он вообще ничего не понимал. в этой метефизике. Учитывая его престарелость, «подельника», кажется, не колбасили, как Санлепа.

4

Доставили их в Пермь на вертолете. Такой чести редко удостаиваются даже воры в законе. Но по какому такому случаю?

«Подельник» Санлепа сидел молча. Видимо, очень жалел, что согласился подбросить «химика» до комендатуры. И попал под раздачу. Теперь он не знал совсем, для чего надо жить и для чего умирать. И внезапно им, как кавказцем, пусть даже аксакального возраста, овладело мужество отчаянья, дабы доказать, что он чист, как героини Тургенева. Айзер взбеленился, вскочил и хотел кинуться на Санлепа. Он словно был в невменяйке: всё его хилое тело трясло, как в лихорадке, глаза налились кровью.

– Бандит! – успел выкрикнуть он, но его шандарахнули довольно прилично по темечку, и он окончательно сдулся, театрально закатив глаза.

– Жив этот Мухомор? Не переборщили? – спросил старший конвоя. Менты сами дали кличку айзеру. Как говорят, с кем поведёшься…

– Жив, – ответили ему. – Куда он денется? Старое чучело, а туда же. Теперь чёрта лысого кто ему поверит, что не при делах.

– Смотрите лучше, – сказал старшой, разглаживая усы. – Клювами щёлкать нельзя.

Попытки Санлепа разговорить конвоиров ни к чему не привели. Молчали упорно, темнили. Только один из них, прапор, процедил сквозь зубы с равнодушием патологоанатома:

– Достал со своей заморозкой! Он ещё и спрашивает, почему в Пермь? Да потому, что доигрался сверх нормы, как хрен на скрипке!

Добрались за час с небольшим. Если на машине трястись – километров двести на спидометр накрутишь, а тихоходный МИ-8 (разумеется, по нынешним понятиям) кроил расстояние напрямки, не признавая никаких светофоров и отстойников. Но насладится видами с высоты не пришлось – иллюминаторов в салоне попросту не было. Это была какая-то особая разновидность транспортных вертолётов. Возможно, просто модифицированная, приспособленная для перевозки пассажиров, сопровождаемых ментами.

И вот – следственный изолятор на улице Клименко. Похож на крепость. Построенный ещё при Екатерине II, он не склонен кичиться своей богатой историей, хотя здесь когда-то чалились вольнодум Александр Радищев, декабристы, петрашевцы. При Сталине – «враги народа», «вредители». Их было столько, что пришлось возводить новый корпус. Всё равно не помещались, приходилось периодически излишки пускать а расход.

Раньше улица называлась Чердынской. Нет, переименовали. Была такая страсть у большевиков. Но кто такой Клименко, мало кто смыслит. Потому что на самом деле никакого Клименко не было. Была только партийная кличка участника двух революций Василия Чекмарева. Да и жил он совсем в другом месте – на улице Сибирской.

У этого ветерана, как рассказывали потом зэки, судьба сложилась довольно путёво. В отличие от многих своих соратников, которых шлепнули во время репрессий. Ушёл он в мир иной, облагодетельствованный совдепами, своей смертью в 77 лет.