Кирилл Берендеев: Не судьба. Роман о восьмидесятых

– Наверное, в воскресенье стадион куда большую кассу сделает, – вдруг произнесла она. Я недоуменно посмотрел на Ольгу. Ее лицо расплывалось в темноте, я видел только отблески фонаря в глазах.

– Ты сейчас серьезно или как Михалыч.

– Сама не знаю, – медленно произнесла она. – Он, да, он как будто во мне задел что-то. Такую струну, легкую, тонкую. Захотелось помечтать.

– Жаль, не получится грабануть. Больно касс много, пока в одной почистишь, милиции с половины города прибудет. Это не считая той, что вокруг стадиона. Они же выручку сразу вывозят, как только матч закончится, иногда даже раньше.

– Тебя и прежде Михалыч подбивал? – улыбнулась она, кажется, улыбнулась. Я покачал головой.

– Мы с ними свои барыши увозим, всегда едем вслед за инкассаторами. Так безопаснее.

Она вздохнула и поднялась. Я следом за ней.

– Всегда приятно помечтать. Хоть и не всегда о реальном.

– А мне все же интересно. Если не против, может, поделишься, на что бы потратила эти двадцать тысяч.

– Они примерно столько выручают? Немного. Я рассчитывала на большее…. Но даже и двадцать. Купила бы домик где-нибудь на юге, в Крыму или на Кавказе. Нашла бы там работу, нет, сперва бы переехала туда, дом конечно, взяла бы у частников, без всяких сберкасс, втихую. Работала бы по специальности, мне и правда нравится возиться в бумагах. Летом сдавала комнаты отдыхающим. Может, завела бы роман. Или не один.

– А я рассчитывал…

Она рассмеялась, легко, свободно.

– Ну не отчаивайся, прошу. Все еще будет. У каждого, я надеюсь.

Я невольно хмыкнул.

– Хорошо бы.

Быстро похолодало, с Ольгой мы уже через несколько дней прекратили наши посиделки на лавочке возле телефона. Да и работы у нее прибавилось, ее перевели из одного отдела в другой с повышением; возвращаться она стала позже, а уходить раньше меня. И стала немного другой, чуть более замкнутой. Всякие мои попытки ее разговорить ни к какому результату не приводили, она лишь улыбалась бледно и замолкала. Я смущался, не зная, что и как ей сказать, она продолжала загадочно улыбаться и только смотрела на меня. Глаза поблескивали в свете электрических ламп. У меня первое время складывалось ощущение, будто Ольга хочет и боится со мной переговорить по душам, а потом… потом я просто смотрел на нее, боясь оторваться. Мы так и сидели, порой, часами, пока Михалыч не напоминал о времени. Не знаю, что ощущал он, наблюдая за нашими посиделками, предпочитал помалкивать, может, надеялся на благополучное и скорое их завершение и переход к следующей стадии – поцелуям и объятьям, после которой мы бы расписались и, наконец-то оставили его одного в квартире. Может быть, вот только подобного не происходило.

Ольга теперь получала сто восемьдесят, это на «зарплату колхозника» больше, чем наш дворник, изрекший сию мудрость. Первое время он завидовал ей, да еще и вслух, но она, кажется, уже привыкшая к недовольному гундежу соседа, быстро перестала обращать внимания. Тем более, что он по первому времени тоже сильно на нас надеялся, на молчание это. Все ждал, иногда подсматривал и продолжал ждать – кажется, по инерции.

Дела у нас не особо двигались. А вот Михалычу приходилось туго – с ноября ввели талоны на водку. Не то, чтоб он ее пил, как алкоголик в душе, предпочитал дешевый портвейн «три семерки», ликер или, когда в винном не случалось ничего путного, шел в аптеку, скупая упаковочки настоек зверобоя, бузины и тому подобного, чтоб, разведя, выпить и закусить.

Впрочем, вместе с талонами пришло и подорожание, это как раз понятно, то, что продавалось еще без вырезаемого квитка, немедля подскочило в цене, если не испарилось из продажи вовсе. Дворник больше злился, больше пил, чаще приходил теплый, но тихий, буянить он, кажется, не умел в таком состоянии, – что уже хорошо. Просто грязными своими сапогами чапал до кровати и рушился в нее, немедля отключаясь от всего земного, оставляя на нас заботы по уборке. Но тут еще случилась напасть, впрочем, ежегодная – начались снега. Коммунизм, который сам себе устраивал Михалыч, закончился, он больше не мог получать свои кровные и когда махал метлой и когда не махал вовсе. Снег приходилось убирать, тем более, что жильцы окрестных бараков постоянно жаловались на гололед, а он, захвативший по жадности два участка, теперь не успевал все убрать до часа пик, до момента ухода на работу большинства жителей. Иногда вставать приходилось немыслимо рано, и работать по нескольку раз в день, сгребая и сгребая постоянно падавший снег. И никакой надежды на спецтехнику – ее в городе выпускали только на центральные улицы и площади, какие там дворы и переулки. Тем более, на окраине.