Кирилл Берендеев - Не судьба. Роман о восьмидесятых

Надеюсь, у меня получилось и исследование той жизни, попытка ее обрести в настоящей или хотя бы показать, какой она была, не то, чтоб в действительности, это ведь художественное произведение, но как оно видится мне, жителю страны СССР, как помнится, как воспроизводится ныне. Особенно в сравнении с документами той эпохи, публикуемыми в печати тогда и открытыми для публики после развала страны. Совмещая их, я и пытался добиться определенной, насколько это возможно, достоверности в событиях, происходящих в то время, и чтоб не забыться самому в сладких или горьких грезах, и чтоб не запутать героев, пытающихся вести свое трудное расследование. Надеюсь, и с ним мне удалось не напортачить, заинтересовать читателя и теми событиями, написанными по мотивам реальных криминальных историй, имевших место не только в выдуманном мной городе, но и, если брать шире, то во многих местах Советского союза. Показать систему, показать людей. Постараться охватить все, что мог одним невеликим романом, одним расследованием, одной судьбой.

Очень хочется надеяться, что я не ошибся.

Приятного вам прочтения.

С уважением Кирилл Берендеев

Михалыч вернулся из исполкома и с порога, не теряя времени даром, огорчил новостью. Переселять нас будут только в двухтысячном – то есть, как и всех остальных очередников. Пришел, и будто плюнул сообщением, зло матюгнувшись при этом. Тут же посмотрел на нас, вышедших в коридор.

– Женились бы вы, что ли. Хоть так место освободите.

Мы с Ольгой невольно переглянулись, улыбнулись. Хотя дворник как раз шутить и не собирался. Он продолжал недобро смотреть на нас, потом кашлянул, дернул головой и отправился в свою комнату.

– Никакого терпежа не напасешься, – прибавил Михалыч перед тем, как хлопнуть дверью. Затем еще о чем-то пробормотал, я это явственно слышал, плюхнувшись на кровать, аж пружины затрещали.

– Хоть бы сапоги снял, – произнесла, чуть повысив голос, Ольга. – Мне ж квартиру убирать на этой неделе.

– С ним всегда так, – поддакнул я и прибавил: – А идейку он неплохую предложил.

– И ты туда же.

– Распишемся, получим квартиру, потом разбежимся.

– По коммуналкам. Мы ж не в Москве живем, у нас такая Тмутаракань, прости господи, что…. Да удружили нас слуги народа, – она махнула рукой, возвращаясь к новости пришедшей с дворником. – Двухтысячный, надо же.

– Во, и я о том же, – Михалыч выбрался в узкий, как кишка, коридорчик, выставляя заляпанные сапоги под вешалку, на коврик. – Извини, погорячился. Но анекдот же, сперва обещали коммунизм к восьмидесятому, потом область поднять за счет кукурузы, потом еще что-то. А в итоге даже квартиры в нашем бараке будут расселять в двадцать первом веке.

– Вообще-то двухтысячный это последний год двадцатого…

– Помолчи, умник. Я говорю сейчас то, что и в исполкоме сказал. Вот так, прямо в лицо председателю.

– Как будто он виноват.

– Как будто нет. Другие бараки расселяют. А мы, выходит, рыжие?

– Кто, когда расселять будет? – тут же подскочила Ольга, но Михалыч пожал плечами, буркнул, что, мол, слышал на собрании, но какой дом и когда, не уточнял – был уже сам не свой. В конце извинился, что напачкал и обещал сам все убрать. Ольга только рукой махнула.

– Вы тоже странные, – напоследок, произнес дворник, – Один кооператор, другая бухгалтер. А денег стырить с работы не могут. Стыдно должно быть. Брали бы пример с руководства.

– Да у нас не воруют, вроде, – заметил я.

– Тогда с Рашидова, хотя бы. Вот кто воровал, так воровал, по-мужски. Даже покончить с собой не постеснялся, – выговорив все, что думает, вернулся в комнату. Щелкнул засовом.

Мы переглянулись.

Кажется, с того дня все и началось.

Дом наш был построен еще в веке девятнадцатом, на кирпичном его фасаде, под самой крышей второго подъезда располагалась кладка черного, вероятно, излишне обожженного кирпича, указующего год – 1894. То, что стену не штукатурили, означало: быть сему сооружению жилищем для простых сословий. Так оно и случилось: поначалу его занимали рабочие кирпичного завода, пользующиеся в нашем городе особым уважением и почетом. Во-первых, они одни снабжали город столь ценным материалом. А во-вторых, у них у одних в конце девятнадцатого века стояли цельнокирпичные дома, в то время как весь остальной люд ютился в срубах и хатах, редко когда под черепичной или металлической крышей. Кирпичники хорошо знали свое дело, немало зарабатывали, вот хозяин и решил отметить своих работяг, отмахав им четыре шикарных, по тем временам, дома. Позднее, уже после войны, кирпичный завод сдал свою смену железобетонному, а в бараки, так стали называться дома на отшибе города, стали селить сперва ветеранов, когда снова принялись почитать их, а не только Сталина, потом многодетных, ведь тут были большие трехкомнатные квартиры, не чета наляпанным по всему району «хрущевкам», а в нынешнее время, уже всех, кто пока не обрел своей половины или не купил квартиру в квартале потребкооперации. Меня поселили сюда сразу после техникума, как особо отличившегося, Михалыча – с ним понятно, он же был дворником и работал на солидное учреждение, то бишь, департамент городского хозяйства. Ольга перевелась к нам с шахт, из одноименного поселка, ее перебросили с добывающего уголь предприятия на перерабатывающее, – так что за нее тоже нашлось, кому похлопотать в областной столице. Бухгалтерами никогда не разбрасывались. Хотя и платили не шибко и продвигали редко. Зато Ольга переехала сразу, как получила новую должность. Михалыч, узнав, долго бурчал себе под нос, но смирился с «лимитчицей».